Стать человеком
Шрифт:
После того как Советская Армия освободила нашу страну от гитлеровских захватчиков и нилашистов, которые из кожи лезли, чтобы услужить нацистам, мы уже не распоряжались собственными судьбами. Нами распоряжалась партия, а мы, ее рядовые бойцы, беспрекословно ей повиновались. Из нас троих вверх пошел твой отец, ставший со временем депутатом Государственного собрания и известным общественным деятелем. Но, может, было бы лучше, если бы он остался только писателем. А потом обстоятельства сложились так, что я и Янчи снова оказались в тюрьме. Разумеется, тетушка Эржи, желая помочь сыну, разыскала Гезу, вернее, пыталась разыскать, потому что отец твой отказался ее принять. Вот этого-то добрая старушка и не может простить ему до сих пор. Ну а относительно того, что произошло между Янчи и твоим отцом на пасху, я ничего не знаю. Кое-что, конечно, слышал... Говорили, будто твой отец очень ревниво относится к литературным успехам Янчи и, где может, ставит ему палки в колеса... Знаешь, сынок, с годами твой отец сильно изменился, и, надо признать, не в лучшую сторону. Вот, собственно, и все, что я могу тебе рассказать. Об остальном ты у него спроси.
— А вам, дядя Кальман, отец не помогал?
— Нет. Да я и не упрекаю его за это. Чем он мог мне помочь? Ничем. Одного я не могу простить ему — он считал меня виновным. Контрреволюционный мятеж тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, спровоцированный силами внешней и внутренней реакции, так надломил твоего папашу, что с ним невозможно было даже разговаривать. А сейчас, как видишь, мы с ним далеко не друзья. Он называет меня сектантом, я его — мещанином...
Эндре возвращался домой с твердым намерением поговорить с отцом о его молодых годах, но до сих пор ему это так и не удалось.
Вскоре глаза у Эндре начали уставать. Даже яркий свет фар не мог пробить снежную завесу, сверкавшую тысячами крохотных огоньков. Видимость сократилась до пятнадцати — двадцати метров, а при скорости шестьдесят километров быстро не затормозишь, и, хотя Эндре очень спешил домой, скорость ему все же пришлось сбавить. К счастью, движения на шоссе практически не было и они ехали без остановок.
«Настало время для серьезного разговора с отцом, — думал Эндре. — Нам многое следует выяснить. Собственно говоря, до сих пор я никогда не просил его ни о чем, но теперь, пожалуй, придется попросить, чтобы он помог мне побыстрее демобилизоваться. В конце концов, ему это сделать нетрудно... А эти пташки небось уснули», — решил он, однако, повернув голову направо, увидел лицо Жоки, которая напряженно вглядывалась в темноту.
В Будапешт они приехали слишком поздно. Мать увезли в больницу, где она и умерла, пробыв в сознании всего полчаса. В своем прощальном письме она написала буквально следующее: «Простите меня, так жить я больше не могла. Канун рождества я выбрала не случайно. Хочется, чтобы вы никогда не забывали обо мне».
Отец рассказал, что домой мать пришла после полуночи. А спустя полчаса он нашел ее в ванной, где она лежала на полу. Она была еще жива, но без сознания. Она отравилась...
— Врачи сказали, — продолжал свой рассказ Варьяш, — что она легла в постель и приняла смертельную дозу снотворного. Но когда почувствовала себя плохо, захотела пойти в ванную, чтобы ее вырвало. Однако сил у нее хватило только на то, чтобы добраться до ванной... — После этих слов Варьяш так низко опустил голову, что волосы упали ему на лицо.
Эндре заметил, что отец постарел сразу на несколько лет: лицо стало серым и дряблым, а под покрасневшими глазами образовались мешки.
Они сидели в гостиной втроем. На улице еще было темно. Ветер стих, и наконец-то воцарилась тишина.
— Когда похороны? — нарушил первым тягостное молчание Эндре.
— После рождества.
— Мне в понедельник нужно вернуться в часть.
— Ты должен остаться на похороны. Я переговорю кое с кем из министерства обороны, попрошу, чтобы тебе продлили отпуск. А сейчас идите оба спать. — Варьяш шумно вздохнул. — Я еще посижу: нужно записать, что предстоит сделать, чтобы ничего не забыть.
Жока вздрогнула, словно ее обдало холодом, и напомнила:
— Надо позвонить в Париж дедушке и тетушке Ольге.
— Час назад я разговаривал с ними. Утром они запросят визы и немедленно выедут. Напомни мне, чтобы я позвонил в министерство иностранных дел.
Жока поднялась. Глаза ее горели нездоровым, лихорадочным огнем. Устремив пристальный взгляд на отца, она вдруг спросила:
— Надеюсь, ты сознаешь, что мама отравилась из-за тебя? Она была бы жива, если бы ты постоянно не издевался над ней, не изводил ее своими любовными похождениями!..
Варьяш с изумлением уставился на дочь. От неожиданности он даже дар речи потерял. Он был готов к тому, что с упреками на него обрушится Эндре, но никак не думал, что это сделает дочь.
— А теперь ты будешь играть роль выдающегося писателя, потрясенного трагической гибелью жены! Имей в виду, что сразу после похорон я уйду из дома. Я не хочу ждать, когда ты притащишь сюда одну из своих любовниц...
— Жо! — резко оборвал сестру Эндре. — Ты что, тронулась? Сейчас не время говорить об этом...
— А я считаю, что самое время, и ты меня, пожалуйста, не учи! Хватит с меня твоих советов! Я знаю, что делаю.
Варьяш сидел словно громом пораженный и все никак не мог обрести дар речи. Он, казалось, еще глубже зарылся в кресло, устремив отсутствующий взгляд куда-то вдаль. Лишь кадык равномерно двигался на его шее, да слегка дергалась правая щека.
Эндре подошел к сестре и заговорил тихим, но решительным тоном:
— Послушай, Жо, ты, конечно, лучше знаешь, как тебе поступить, но только не сейчас... Я догадываюсь, что ты чувствуешь. Мне небезразлично случившееся, думаю, что и отцу небезразлично... Но не будем есть поедом друг друга, по крайней мере, в данный момент. Только не сейчас... Иди в свою комнату, прими снотворное и ложись... А утром мы решим, что нам делать дальше.
Девушка не смогла справиться с собой и горько зарыдала, уткнувшись лицом в грудь Эндре. Всхлипывая, она бормотала что-то невнятное и закрывала лицо руками.
Эндре нежно обнял сестру. Казалось, он начисто забыл о происшедшем в Сомбатхее, о мучительной поездке на машине. Сейчас его волновало одно — Жока ужасно страдает и нуждается в его поддержке. Чтобы хоть немного успокоить сестру, он начал осторожно поглаживать ее по спине.
— Ну же, Жо, — тихо шептал он, — не плачь... Слезами горю не поможешь... Слышишь, Жо, что я тебе говорю? Ну иди... иди к себе...
Он проводил сестру в ее комнату и уложил на кровать. Однако Жока рыдала все сильнее. Эндре хотел дать ей таблетку успокоительного — она оттолкнула его. Он попробовал сделать ей влажный компресс на сердце, но и это не дало желаемого результата. В конце концов пришлось вызвать врача, который сделал Жоке укол, однако и после укола она заснула не сразу.
Похороны состоялись в среду на Фаркашретском кладбище. Погода в тот день выдалась словно по заказу. С безоблачного неба ярко светило зимнее солнце, и снежные шапки на могилах в его лучах казались безукоризненно белыми шелковыми накидками, украшенными мириадами сверкающих снежинок.