Стать человеком
Шрифт:
Оставив Жоку в недоумении, он молча вышел из кухни и направился в свою комнату. Неожиданно вошел отец. Он был в свитере грубой вязки — значит, собрался работать. Эндре решил, что сейчас отец очень похож на старого матроса, а если бы отпустил бороду и постригся иначе, то стал бы похожим на Хемингуэя. Правда, писать так, как Хемингуэй, отцу никогда не научиться...
— Я же просил вас не ссориться, — выговорил Варьяш. — Что случилось?
— Не случилось ничего такого, что бы имело хоть малейшее отношение к тебе... — Эндре повернулся
— Мог бы отложить журнал, когда с тобой разговаривает отец.
— Только, пожалуйста, без окриков! Я слушаю тебя...
— Тебе не кажется, что ты ведешь себя неприлично?
— Уж не собираешься ли ты учить меня хорошим манерам? — Эндре продолжал листать журнал, как будто отца вообще не было в комнате.
Варьяш от негодования покраснел. Подойдя к сыну, он вырвал у него из рук журнал и забросил на шкаф. Эндре сел:
— Поосторожнее, папа, а то я сегодня в скверном настроении. И потом, я почему-то не люблю, когда меня злят.
Варьяша так и подмывало отчитать сына, но он сдержался. И заставили его сделать это решительное выражение лица сына и его колючий, ничего хорошего не обещающий взгляд.
«Его сейчас лучше не трогать, — догадался Варьяш. — Да и смешно задавать трепку сыну, который служит в армии. Все Варьяши были людьми гордыми, решительными, но в этом парне есть кое-что и от матери: деликатность, душевная мягкость, склонность к истерии. Если сейчас ударю его, то наверняка потеряю навсегда, а я этого не хочу. Да и его понять можно: как-никак мать похоронил...»
Порассуждав таким образом, Варьяш сел на стул и осмотрелся. И вдруг он почувствовал, как на него нахлынула волна сентиментальности. Когда же он заходил в последний раз в комнату сына? Этого вспомнить он так и не смог. Мебель, которой была обставлена комната, казалась ему совершенно незнакомой. А откуда взялся абажур на ночнике? Наверное, кто-то подарил. Репродукции, развешанные на стене, тоже были незнакомыми, наверное, еще больше изумился бы он, если бы просмотрел книги, стоявшие на полке. Правда, их было немного — всего штук сорок — пятьдесят.
Варьяшу стало чуточку стыдно перед собственным сыном. «Что я знаю о нем? — думал он. — Я даже не знаю, что он читает, о чем мечтает. У меня никогда не хватало для него времени. Я постоянно куда-то торопился, а не жил, как нормальные люди. Самое главное для меня — работа, она отняла у меня все. Но теперь будет иначе...»
Самым дружеским тоном, на который только был способен, Варьяш сказал:
— Мне бы хотелось поговорить с тобой кое о чем до твоего отъезда.
— Пожалуйста, не начинай с того, что в годы молодости тебе пришлось преодолевать гораздо больше трудностей и так далее... Я этих слов терпеть не могу. Уже достаточно наслушался...
— Эндре, я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться. — Огромной ладонью отец потер свой успевший изрядно зарасти густой щетиной подбородок. — Хотелось бы
— Как это не знаешь? Я же циник и хулиган. — Эндре горько усмехнулся: — Ты настолько хорошо меня знаешь, что три месяца назад отхлестал по щекам, как маленького мальчишку.
— Забудь об этом... Мне бы хотелось, чтобы мы не касались прошлого, не ворошили его. Ты же знаешь, что я человек несдержанный, быстро выхожу из себя, хотя не всегда был таким. Это за последние годы на меня столько всего навалилось, что я начал сдавать. Однако, если честно признаться, я многое делал как бы помимо собственной воли. Теперь я решил все изменить...
— Это довольно любопытно, — проговорил сын, а про себя подумал: «Сейчас перейдет к самокритике». Он взглянул, на отца с недоверием, но постарался придать своему лицу выражение заинтересованности и спросил: — Что именно ты собираешься изменить?
«Он не верит мне, — догадался отец. — По глазам видно, что не верит. Но я постараюсь рассеять его недоверие...»
— За эти дни я о многом передумал, — начал Варьяш. — Должен признаться, в последнее время, вернее, в последние несколько лет я нередко забывал, что у меня есть семья.
— У тебя, конечно, было много работы. — В голосе сына прозвучала откровенная насмешка. — Работал-то ты для семьи... Отец, я не вижу смысла касаться этой темы. Ты же понимаешь, что если мы не прекратим этот разговор, то через минуту поругаемся.
— А зачем нам ругаться? — Варьяш все еще старался держать себя в руках. В другой раз, если бы сын говорил с ним таким тоном, он моментально взорвался бы, однако теперь решил оставаться спокойным, чего бы ему это ни стоило.
— Затем, что вы и ваши уши не созданы для откровенных разговоров.
— Кого ты имеешь в виду?
— Тебя и твоих друзей.
— И тебя, как я вижу, «заразили» наши пророки, пекущиеся о судьбе нации.
— Плевал я на пророков! Я привык думать собственной головой. И хотя ты считаешь меня хулиганом, мне до них так же далеко, как, скажем... — Эндре замолчал на мгновение, решая, стоит ли продолжать, а затем все-таки произнес: — Как, скажем, до вас.
Он снова сделал паузу, ожидая, что вот сейчас отец вскочит, обзовет его «зеленым юнцом», «сопляком» или кем-нибудь в этом роде, но, к его удивлению, на сей раз ничего подобного не случилось. Отец сидел совершенно спокойно, только покраснел сильнее обычного, да брови вскинул так высоко, что кожа на лбу у него собралась в глубокие Складки.
— Ты до такой степени не приемлешь моих друзей?
— Да, отец... И как только я подумаю о том, что рано или поздно сам стану похожим на вас, меня охватывает отвращение и я начинаю ненавидеть себя. — Выдернув из маленькой подушечки, лежавшей на диване, длинный конский волос, Эндре принялся крутить его в руке. Сейчас он походил на ребенка, увлекшегося какой-то занимательной игрой.