Статьи и рассказы
Шрифт:
— Ну-ка, отойдите отседова, — скомандовал Тертычко. Младший лейтенант посмотрел на два кубика на петлице воентехника и подчинился команде.
— Малец, — крикнул мне Тертычко, — дай-ка мне ключ на четырнадцать! Меня опередил механик-водитель. Тертычко выпрямился над кормой и гневно посмотрел на младшего лейтенанта.
— Ну, куда ты полез? Под каким максимальным углом может взобраться твой танк? Не знаешь? А должен знать машину, которой ты командуешь. Тридцать градусов. А здесь сколько? Тоже не знаешь? Больше сорока. А разницу между углом сорок градусов и водкой крепостью сорок градусов знаешь? Дай ключ на шестнадцать и пассатижи.
Сержант с медалью «За отвагу» отложил книгу и с явным интересом наблюдал за тем, что происходит
— Как этот американец? — Спросил я, кивнув на танк.
— Говно. Машина для прогулок по хорошим дорогам.
— Но я смотрю, пулемётов сколько торчит.
— А толку? Два «Браунинга» установлены неподвижно. Много шума из ничего. Только боеприпасы тратишь впустую. Воевал я на «тридцатьчетвёрке». Нет в ней кожаной обивки и всех причиндалов для хорошей американской жизни. Но в ней можно воевать. И не застряли бы мы в ней на таком подъёме.
— А броня как?
— Говно. Чуть толще, чем жесть банок со свиной тушёнкой. Лучше бы они прислали нам свиную тушёнку в таком весе, как этот танк.
Я рассмеялся. Тертычко смачно матюгнулся и приказал механику-водителю завести мотор.
— Включи заднюю передачу и сползай потихоньку. И уматывайте отседова к … матери. А колею пересечёте на переезде.
Сержант с довольной улыбкой пожал мою руку и вскочил в башню. Завёлся мотор. Младший лейтенант виновато поблагодарил Тертычко и сел на левое крыло танка, медленно сползающего с насыпи. Мы забрались в броневичок и поехали. Воентехник ещё долго материл незадачливых танкистов.
Примерно спустя полгода в Баку, после выписки из госпиталя, с командой направлявшихся в училище, я пытался попасть на борт корабля «Туркменистан». Тщетно. После ранения я ещё не чувствовал себя достаточно крепким, чтобы ввязаться в драку и уцелеть в спрессованной толпе у входа на палубу с причала. Тут я увидел того самого сержанта. Он тоже узнал меня. Не знаю, почему мы обрадовались встрече. Недалеко от нас стояла небольшая группа раненых моряков. Все на костылях. Они, естественно, тоже не пытались штурмовать вход на борт. Внезапно меня озарила идея. Я подошёл к морякам и предложил им соорудить из костылей мостик в месте, где между причалом и закруглением борта расстояние не превышало одного метра. Идея им понравилась. Мы её осуществили и оказались на корабле.
— Выходит не только воентехник, но и ты соображаешь, — сказал сержант. — Это что же, все в вашей части головастые? Кстати, будем знакомы. Михаил Стребков.
— Ион Деген. Михаил посмотрел на меня внимательно и ничего не сказал. С этого дня и до окончания училища мы были неразлучны. А где-то посредине этой неразлучности произошло событие, имевшее непосредственное отношение к противостоянию курсантов авиаторов и курсантов танкистов.
В тот день наш взвод выполнял стрельбу из танка с места. Каждый курсант должен был выстрелить три снаряда по мишени-пушке в восьмистах метрах от танка. Я уже отстрелялся и изнывал от среднеазиатской жары в группе выполнивших упражнение. Рядом с нами стояли курсанты, которым ещё только предстояло стрелять. Подошла очередь Мишки Стребкова. Он моргнул мне и забрался в башню. Командир роты капитан Федин и командир взвода лейтенант Осипов, как и мы, доходили от зноя. Блестели они не только от пота, но и от гордости за своё подразделение. Такие стрельбы вполне можно было сделать показательными. Почти каждый курсант сносил мишень первым снарядом. Удивляться этому не следовало. Ведь все мы на фронте были танкистами.
На флагштоке поднялся зелёный флаг, разрешающий стрельбу.
И тут началось нечто невероятное. Танк стоял точно направленным на мишень. Для поражения её следовало только прицелить пушку. Но башня «тридцатьчетвёрки» стала быстро разворачиваться вправо, в сторону ближнего аэродрома авиационного училища. До самого левого в ряду самолёта Р-5, который стоял ближе всего к стрельбищу, как и до мишени, было восемьсот метров. Раздался выстрел. Снаряд взорвался метрах в тридцати от самолёта. На флагштоке тут же взвился красный флаг, а капитан Федин взвился на корму танка. Следом за ним — лейтенант Осипов. Из башни выглянула невинно-удивлённая морда Мишки Стребкова. Поверьте мне: из пушки он стрелял не хуже, вероятно, даже лучше любого из нас.
Я вынужден упустить неуставную, более того, непечатную лексику речи капитана Федина и утомить читателя несколькими техническими подробностями, без которых будет непонятно объяснение Мишки Стребкова.
В танке Т-34-76 были два прицела, ТМФД-7, спаренный с пушкой, (Танковый Марона-Финкельштейна Длинный. В ту пору я ещё не обращал внимания на фамилии создателей этого замечательного прибора), и ПТ-7 — перископический, верхняя часть которого находилась над башней. Если командир танка стрелял с помощью ТМФД-7, башня и пушка двигались точно вместе с прицелом. Но нередко командиру приходилось искать цель перископом. Найдя цель, он включал фиксатор, удерживал цель в перекрестье прицела и поворачивал башню до щелчка стопора, то есть, пока ось пушки не совмещалась с направлением перископа.
Мишка показал командирам, что ПТ-7 нацелен точно на мишень-пушку. Он только не показал, что вывинтил стопор прицела, а ТМФД-7 направил именно туда, где взорвался снаряд. Так вот почему он моргнул мне, залезая в танк!
С момента взрыва снаряда до появления перед нами на «виллисе» генерал-майора авиации прошло меньше времени, чем понадобилось мне, чтобы объяснить действия моего друга. Генерал-майор приехал сам. Шофёра у него не было. Буквально спустя несколько секунд приехал ещё один «виллис» с генерал-майором танковых войск. Его привёз шофёр, а на заднем сидении находились ещё три офицера. Мы оказались свидетелями диалога двух генералов. Молодой лётчик, стройный, красивый, с орденами и Золотой Звездой на кителе чуть ли не с кулаками накинулся на пожилого танкиста, солидного, с пузом, с одной медалью «ХХ лет РККА». Танкист напомнил лётчику, что тот фактически его подчинённый и поэтому обязан соблюдать субординацию, так как именно танкист является начальником гарнизона. Кроме того, не следует забывать о присутствии курсантов и младших офицеров. Дискуссия будет перенесена в другое место, где можно будет побеседовать конфиденциально. До этого генерал-майор танковых войск намерен выяснить, что произошло и, если понадобится, наказать виновных.
— Ах, так! — закричал генерал-майор авиации. — Ну ладно! Сейчас посмотрим! — Он вскочил в «виллис» и прямо по выжженной траве умчался на ближний аэродром.
Капитан Федин доложил начальнику училища, что именно произошло. Не знаю, как прореагировал бы генерал-майор танковых войск и как был бы наказан Мишка Стребков, не взлети в этот момент Р-5. Самолёт направился прямо на нас. Летел он на высоте не более ста метров. Над танком, над нами он сделал круг с очень малым радиусом, так что при вираже мы чётко видели лицо генерал-майора авиации. И вдруг на нас с отвратным, таким знакомым нам фырканьем полетела бомба. Шестидесятикилограммовая цементная чушка вонзилась в землю метрах в трёх перед танком. Попади такая штука в танк, она пробила бы не только крышу башни или моторного отделения, но заодно даже днище.
Не знаю, был ли наш генерал знаком с фырканьем, но он побелел, затрясся и чуть ли не фальцетом закричал:
— Одиннадцатая рота! Всем увольнение! Дневальных не оставлять! Их заменят курсанты десятой роты! Всем увольнение! И если сегодня вечером после двадцати часов на улице останется хоть один лётчик, неважно, курсант или офицер, до окончания училища вам не видеть ни одного увольнения! — Он сел в «виллис» и уехал. Капитан Федин не промолвил и слова, махнул рукой и ушёл. Взвод продолжал стрельбу тремя снарядами с места под наблюдением лейтенанта Осипова, который тоже не комментировал происшедшего.