Статьи из газеты «Труд»
Шрифт:
Молдавский коньяк был наш, демократический, родной. Белая печальная птица с этикетки для многих из моего поколения ассоциировалась и с первым поцелуем, и с первым похмельем, и с первым в жизни настоящим бренди.
Правда, сам «Союзплодимпорт» пока говорит, что ни о каком отъеме молдавской марки даже не думает. Но мы-то уже выстраиваем картину. Сейчас «Аист» — собственность молдавского правительства. Наши у них эту марку якобы покупают, а взамен молдавские вина начинают проникать на российскую территорию. Им весной прошлого года поставили заслон: Онищенко там обнаружил вредные примеси. Теперь вот выправляем. «На высшем государственном уровне», как уверяют в агентстве «Молдова-вин», уже достигнуто решение о поставках. Ура!
Может, «Белый аист» тут
Я бы не удивился, если бы завтра Россия провела переговоры с Украиной о покупке бренда «сало». У нас ведь был уже запрет на украинскую свинью — каким-то стандартам она не соответствует. Давайте так: вы нам — марку «украиньске сальцо», а мы вам — право на ввоз этого самого сальца на наши рынки.
Или еще круче. Россия, конечно, не главный импортер виски, но его у нас охотно покупают. И десять миллионов литров «Лейблов», «Уокеров» и «Тичерсов» россияне в год оприходуют. Так вот, Онищенко берется обнаружить в виски какую-нибудь гадкую примесь. Экспорт запрещаем. А потом опять разрешаем, но при условии: Россия получает право выпускать висковку «Столичную», «Посольскую» и «Кедровую».
Вы будете смеяться, но в условиях железного занавеса так ведь и было. По всем международным конвенциям единственные люди, имеющие право называть свою продукцию коньяком, проживают в провинции Коньяк. Во всем остальном мире спирт, хранящийся в дубовых бочках, называется бренди. Но у нас — коньяк, и никто нам ничего не сделает, потому что мы не члены ВТО. Думаю, впрочем, что и ВТО ничего не изменит.
Или, скажем, шампанское. Во всем мире такое вино называют игристым, или sparkling, поскольку шампанским по определению является только то, что произведено в Шампани. Но мы спокойно пьем «Советское» и в ус не дуем, потому что в России имеется собственный аналог всего на свете. Наше шампанское — самое шампанское, и функционировать на наших рынках имеют право только те, кто признает такие правила игры.
У нас и демократия суверенная, то есть отдельная, и существовать она может только потому, что стандартную демократию мы к себе ввозить в какой-то момент запретили. Какой-то идеологический Онищенко нашел в ней вредные примеси. В результате мы ограничились приобретением бренда и насытили его собственным неповторимым содержанием. А за это разрешили всяким там правозащитным организациям иногда приезжать и на нас дивиться.
Жалко будет, если схема отношений России с «Белым аистом» на самом деле не такова. Очень было бы наглядно.
№ 607, 22 июня 2007 года
О деде и кепке
Президент Владимир Путин выразил свое высокое доверие Юрию Лужкову и предложил Мосгордуме утвердить его мэром столицы еще на один срок. Уже на пятый по счету. И вот вам, ребята, сказочка в тему.
Посадил дед кепку. Кепка — вещь. У кого кепка — у того и власть. Выросла кепка большая-пребольшая, такая, что заняла весь огород. Решил дед ее как-нибудь выковырять — да куда там! Корни она пустила глубокие, кепчат своих наплодила и плотно себя ими окружила, все грядки под свою могучую тень собрала, так что в тени оказалась практически вся дедова экономика, и стала жить да поживать. Дед зовет бабку, та — внучку, та — жучку, все они питерские, — и так и сяк ковыряют кепку, но никак ее выдернуть не могут. Она вросла.
Ладно, говорят дед с бабкой, даем тебе второй срок.
Прочно сидит кепка, знай покряхтывает:
— Мы горды высоким доверием и обещаем впредь…
Черт с тобой, говорят вспотевшие дед и баба, сиди третий срок, а мы покамест альтернативу вырастим.
Но не растет у них альтернатива, потому что и внучка, и жучка, и кошка с мышкой привыкли к кепке и где-то даже полюбили ее. Ну ее, дед, говорят они. Чего тебе ее менять-то? Пущай себе она растет и пухнет и третий, и четвертый, и пятый сроки, а в тени ее произрастают грибы-церетели и бизнес родственников. Все равно в огороде все довольны. Да и кто тут остался-то? Одни мокрицы. Остальных она сожрала.
…Я ни на кого не намекаю, а хочу только ответить на слишком назойливые вопросы: это что ж теперь у нас Юрий Михайлович навсегда? Да, отвечаю вам, навсегда, потому что прагматизм заключается в том (запомните эту формулу — она вам пригодится), чтобы «воспроизводить национальную матрицу». Так или почти так, сказал наш главный кремлевский идеолог Владислав Сурков, который горазд подбирать красивые и малопонятные слова для малокрасивых и понятных действий. Матрица, по мысли Суркова, привязывается к личностям, привыкает к ним, ценит именно их, а не принципы. А раз все так, прагматизм заключается в том, чтобы никогда не менять Лужкова, пока его естественным образом не поменяет жизнь.
Хорошо это или плохо? Я предлагаю об этих терминах временно забыть. Для Москвы, наверное, не очень хорошо, поскольку все ее проблемы законсервируются либо усугубятся. Для пенсионеров — неплохо, про них город помнит. Для бизнеса — относительно прилично.
Владимир Путин и любой из его преемников не тронут Лужкова именно потому, что он задолго до них отстроил именно ту систему власти, которую они осуществили сегодня в масштабах страны. Ведь его любили ровно так же, как Путина — рейтинг зашкаливал. И ресурс он использовал весьма низкопробный, самый простой, изначально данный: столичность. Как они сегодня используют не менее простой ресурс — сырье. А свой своих никогда не выкорчует с огорода.
№ 612, 28 июня 2007 года
Пятая волна
Эмиграция — нормальное состояние русского человека. Режимы чередуются с математической регулярностью — при каком-нибудь одном обязательно будешь не ко времени. Либо уедешь при либералах, потому что твоя фундаментальная наука никому не нужна, либо при консерваторах, потому что без свободы не выжить. Русский эмигрант — политический или экономический — действует почти во всех больших американских и европейских романах со времен «Жерминаля». Видимо, к четырем волнам русской эмиграции ХХ века — послереволюционной, послевоенной, израильской и перестроечной — добавится теперь и пятая.
То, что Фалима Тлисова и Юрий Багров попросили в Штатах политического убежища вслед за Еленой Трегубовой (экс-журналисткой кремлевского пула), уехавшей в Англию, — явление, правда, несколько иного порядка: и Тлисова, и Багров занимались в основном кавказской тематикой, а там нравы свои. Там теперь правят стабилизаторы, которых не больно-то покритикуешь. Когда копаются в их прошлом, они тоже не любят. Вообще не понятно, что делать сегодня журналисту на Северном Кавказе. Воспевать подвиги Кадырова? Для этого, пожалуй, придется пройти очень серьезную внутреннюю переквалификацию, сопоставимую с лоботомией. Переезжать в Москву и писать о московских проблемах? Тоже проблематично. И почему не сразу в Штаты? У Тлисовой и Багрова не было выбора. Иное дело Трегубова: в ее случае, по-моему, политубежище может оказаться рискованнее, чем само наше дикое Отечество. Но вообще исход журналистов, либералов, правозащитников и попросту диссидентов начался не вчера, и к этому надо относиться спокойно. А то раньше ведь как было? Одни ненавидят: уехал — значит, предал. Терпи маму-Родину любой. Другие в восторге: вот они, истинно свободные люди, принципиально отказывающиеся жить в бедламе нелюдей, выть с волками площадей и т. д. В 90-е сколько было перехлестов: вы жили тут, в рабской стране! Покайтесь! А ведь те, кто остался, — они-то и делали эту жизнь переносимой для тех, кому уехать было некуда.