Статьи из журнала «Сеанс»
Шрифт:
…и поэтому когда в 98-м году случился дефолт, они были искренне изумлены. Что, оказывается, больше так не будет! Ко мне пришел трудоустраиваться мальчик, который работал замом главного в толстом глянцевом журнале. Он делал в простейших словах по три грамматические ошибки. В его лексиконе, богатство которого не шло ни в какое сравнение с лексиконом Эллочки Людоедки, преобладало прилагательное «стильный». В этой области он был авторитетнейшим экспертом. Часы, тачка, штаны и ботинки, статьи, фотографии, романы и фильмы, лица, тела, улыбки и чувства — все мерялось по этой шкале «стильности», и в случае несоответствия отбраковывалось как факт. Дефолт оскорбил этого тонкого ценителя в лучших чувствах. Это было так не стильно… Вся моя ненависть к этой зажравшейся и зарвавшейся, не пригодной ни к какому осмысленному труду журналистике воплотилась в этом томном юноше. Вместо того чтобы утешить его по-человечески, я взревел «вон!», и он пошел от меня, солнцем палимый…
…нет, я не принадлежу к поколению девяностых. Боже упаси! Я человек поколения 50-х, причем второй их половины. Меня там не стояло, но я родом оттуда. В циклической истории нет поколений и нет личностей,
…Балабанов пишет в титрах своего фильма: «Памяти тех, кто выжил в 90-е». А за что погибали те, кто не выжил? Какие события 90-х можно назвать без приставки «квази» и прибавления любимого словца этого десятилетия — «как бы». Вот уж проговорка, так проговорка. «Как бы» путч, «как бы» выборы, «как бы» рынок. И даже «как бы» война. Тот факт, что люди гибли, лишь усугублял ситуацию. Потому что люди гибли бессмысленно — не ради идеи и даже не ради денег. Ни одна революция здесь не решала ни одной проблемы, а только усиливала противостояние отвратительных крайностей. После нее неизбежно наступал период тяжелого разочарования, который выражался в тяжелом взаимном истреблении. Самоцельном истреблении, бессмысленном, не ради чего-то, а ради того, чтоб ничего не было. Гражданская война велась не по убеждениям. Вот она поперек семьи проходит, и семья раскалывается. Почему? Нипочему! Это у Абдрашитова в «Магнитных бурях» гениально показано — нипочему! Стоят люди в очереди, вдруг один другого бьет с маху в морду. Тот говорит: «За что, Ваня?» — «А что делать, Коля?» По этой же схеме в России в 90-е годы происходили братковские войны с их культом взаимного истребления. По этой же схеме — национальные войны на окраинах. Эти люди что, ненавидели друг друга? Да нет, они вчера чай пили вместе или водку квасили — и завтра, если выживут, продолжат эти занятия. Это взаимное истребление было формой коллективного самоубийства.
…выживание, стыд, страх, одиночество — вот мои девяностые. Тщетно и бездарно потраченные годы моей молодости.
№ 27/28, июнь 2006 года
Вальс-дозор
Дилогия «Дозоров» — расставание России со своим недавним прошлым, а именно с девяностыми; само собой, расстаются они смеясь. «Дозоры» — квинтэссенция девяностых годов. Поверхностное, механистичное, но цельное и систематизированное объяснение всего происходившего. Вся заварушка вышла из-за того, что приличный молодой человек изменил себе, убоявшись трудностей. Городецкий у Лукьяненко не тянул на символ отечественного среднего класса, у Хабенского — потянул. Один среднеинтеллигентный отрок предпринял неверный шаг, и силы зла получили серьезное преимущество в их вечном договорном матче с силами добра. Можно сказать, что именно по причине измены отечественной интеллигенции нескольким простым и важным ценностям (Максим Кантор так и написал, что девяностые были временем коллаборационизма) Россия и заехала не туда. Не сказать, чтобы теперь все это выправилось, — но оценить тогдашних типажей и посмеяться над ними уже можно. Реальность «Дозоров» двойственна, как двойственны были сами девяностые с их фантастическим сочетанием гламура и нищеты, убожества и роскоши, свободы и диктатуры; слова «произвольность» и «произвол» недаром одного корня. В России был только один режиссер, способный воплотить такой проект… впрочем, пожалуй, что и два: ведь рядом с Бекмамбетовым существовал в девяностые Бахыт Килибаев, постановщик отличного «Гонгофера» и сериала на темы «АО МММ». Но Килибаев то ли слишком тяжело пережил крах упомянутого АО, то ли охладел к сюжетному кино: его давно не видно и не слышно. Возможно, он, как и многие ровесники, надломился, так и не сняв вымечтанного «Дикого поля» по великому, последнему сценарию Луцика и Саморядова. Вторым режиссером, способным потянуть смешанную стилистику «Дозоров» с их издевательским гиперреализмом и столь же пародийным сюрреализмом мог быть — и стал — Тимур Бекмамбетов. Особенно значимо здесь то, что оба — и он, и Килибаев, — в общем, не москвичи: упрямые и хитрые азиаты. И на все попытки России европеизироваться и догнать Запад смотрели с иронической, всезнающей усмешечкой.
Первая режиссерская работа Бекмамбетова — «Пешаварский вальс», крайне жесткое, на грани документа кино о предательстве Родины. Наши пленные в Афгане умудрились повязать охрану и вызвать своих, а свои их расстреляли с вертолетов: то ли потому, что пленники давно списаны и не должны портить статистику, то ли потому, что сделались настоящими бойцами, а такие для социалистического Отечества опасны. После этого Бекмамбетов нешуточно прославился рекламным сериалом «Всемирная история. Банк „Империал“». У каждого там свои любимые серии — у меня, например, «Звезду графу Суворову!» с великолепным Уфимцевым и история о чингисхановом войске, та, с камнями; всего их было, если память не изменяет, около десятка. Бросалось в глаза соотношение между краткостью и роскошью — оно-то и срабатывало на имидж банка: коль скоро
Рекламная серия банка «Империал» не только напоминала о великих деяниях прошлого, но намекала и на бренность всего сущего, включая банк «Империал» (в самом деле благополучно канувший довольно скоро). Скажу больше — именно этот сериал больше любого другого российского фильма говорил о природе тогдашних российских перемен и выявлял характер эпохи. Да, банкиры кинули гигантские деньги на весьма сомнительное предприятие, рекламируют банк не напрямую, рискуют, — ну а Суворов или Чингисхан не рисковали? Да, все эти красивые картинки, режиссерское самовыражение, некий просветительский момент — отнюдь не бескорыстны; ну а солдаты всех великих армий, от тамерлановской до наполеоновской, были бескорыстны? Бекмамбетов выявлял главные механизмы истории — пиар и жадность; и потому в девяностые годы его исторический банковский сериал сделался символом эпохи, ушел в анекдот, что удавалось отнюдь не каждому навязчивому слогану. Кнышев даже спародировал эту историю — «Размножение членистоногих. Банк „Империал“». Беря интервью у Бекмамбетова и рассказав ему эту хохму, я вызвал его нешуточный гнев: «Ну, если кому-то интереснее размножение членистоногих…» Он абсолютно серьезно относился к своей затее — как многие его безработные коллеги впоследствии относились к сериалам, истово веря, что совершенствовать профессиональное мастерство можно на чем угодно, а застой губителен. Бекмамбетов оказался точен в своем главном расчете: хороший режиссер прославится, даже если снимает рекламные ролики для банкира.
И потому, когда настало время «Дозоров», вспомнили именно о нем. Конечно, у него были к тому времени и другие заслуги — в частности, около полусотни замечательных музыкальных клипов, — но главным оказалось умение совмещать гламур с триллером, ужасное с прекрасным, пафос с издевательством. Отсюда и двуслойность «Дозоров» с инфернальным, торжественным убожеством коммуналок и трансформаторных будок, спальных районов и пустырей — и лакированным, глянцевым, лоснящимся ничтожеством светской жизни, приемов, вечеринок, иномарок. В каждом подвале ангел, в каждом светском персонаже вампир, — и снято это было то ручной, субъективной, нервной камерой «Пешаварского вальса», то железной рукой рекламщика, живописующего роскошь постиндустриально-потребительской эпохи. Нервный, стремительный монтаж — отражение зыбкости, непрочности изображаемого мира, в котором все держится на шатких договоренностях и этически двусмысленных принципах. Кстати, единственный минус «империальского» сериала — тот же клиповый монтаж: он не позволял окончательно довериться банку «Империал». Ясно было, что банкиры нервничают. Самые пафосные проявления девяностых отличались какой-то нервической стыдливостью: слава Богу, люди еще знали себе цену.
В «Дневном Дозоре», кстати, есть прямая цитата из «Империальского» сериала: войско Чингисхана в прологе — именно оттуда. Почему Бекмамбетов так любит Чингисхана — в общем, понятно; но дело не только в азиатском происхождении и в естественном для честолюбца желании завоевать Европу. Дело еще и в театральном образовании (по образованию Бекмамбетов — театральный художник), в увлечении живописной стороной войны, визуальностью толпы. Не зря в «Империале» преобладали военные эпизоды. «Дозоры» — тоже хроника войны: грубой, прекрасной и неказистой. Тут много безобразного («комарики» на третьем уровне, вампирчики-мясники на рынке), но много и ослепительно красивого (всякие проезды на автомобилях по вертикальной стене гостиницы «Космос»). Бекмамбетов воспринимает мир как войну, причем идущую в двух планах: в реальном мы размахиваем лампой дневного света, в виртуальном в руках у нас меч. В реальности (как в финале первого «Дозора») несчастный одиночка смешно машет руками на крыше — но в виртуальном магическом мире он отбивается от толпы призрачных всадников. И это тоже мировоззрение восточного человека из девяностых: азиат, он отлично понимает, что видимый мир — лишь грязный покров, наброшенный на истинную реальность. А то, что казалось нам спиртом «Ройял», цветными ларьками и бандитскими разборками, — было отражением великой войны на небесах. Пока что есть подозрение, что добро проиграло — или, по крайней мере, еле унесло ноги. Впрочем, Бекмамбетов пообещал недавно «Сумеречный Дозор», происходящий в Америке.
Всемирная история от банка «Империал» — уже оксюморон. Не банкам бы рассказывать всемирную историю. Но ведь и ночной дозор сил света — оксюморон, и добрый вампир — типично русское сочетание несочетаемого, и героические девяностые — такой же абсурд, как горячий снег. Блеск нищеты и нищета блеска — главная бекмамбетовская тема. В мире идет война без победы и победителя. Сейчас она в который раз перестала быть видимой. И покрывало, наброшенное на истинную реальность, здорово утолстилось. Однако это не значит, что под ним ничего нет. «Дозоры» и сериал об «Империале» — памятник временам, когда подлинность просвечивала сквозь обветшавший, истончившийся видимый мир. Пожалуй, это самый ценный эстетический результат потерянного десятилетия.
№ 27/28, июнь 2006 года
Конец связи
Фильм Смирновой ценен уже тем, что это (в отличие от «Прогулки», скажем) — не попытка угодить той или иной «target-group», соответствовать тому или иному тренду, продемонстрировать технические новшества или идеологическую фигу. Почти без политики и особых напоминаний о времени действия Смирновой удалось сказать о двухтысячных годах нечто более серьезное и внятное, чем большинству ее коллег.