Ставка на возвращение
Шрифт:
Проблема, как Ростику стало ясно после двух туманных разговоров с такими перекупщиками и собственных размышлений, приведших к довольно сильному приступу всезнания, заключалась в том, что эти вот осколки были запрещены для свободного хождения. То есть пользоваться целыми талантами было можно, но ни у одного деляги из подчиненных рас не было возможности накопить достаточно средств, чтобы выкупить целый талант, вот и возникла система продажи осколков, что однозначно вело к распылению капиталов, обращающихся в среде пурпурных, и следовательно, была запрещена. Но она все равно процветала. Вот только денег,
Осколки продавались на вес, и мерой служили какие-то зернышки, едва видимые, но довольно тяжелые. Сначала Рост решил, что это какой-то вид надувательства, а потом вспомнил, что и гран, как мера веса, появился в Риме при использовании семян какого-то дерева, причем вес этих самых семян везде был совершенно одинаков, по крайней мере, в это верили римляне. Сами эти зернышки тоже служили «деньгами», более мелкими, чем металлические жемчужины.
Основной трудностью такой жизни оказалось то, что Рост совершенно разучился запоминать лица местных пурпурных. А уж об остальных расах и говорить не приходилось. Только по одежде или каким-нибудь побрякушкам он иногда узнавал на следующий вечер торговца, с которым разговаривал накануне. Было ли это следствием ментоскопии, которую устроили ему Саваф с Фискатом, или проистекало из других причин — он не знал.
А еще, хотя это оказалось довольно сложно, он сумел раздобыть пистолет. Очень маленький, всего с одной запасной обоймой, вставляемой через рукоять, что позволяло носить его незаметно. Опробовав его как-то в пустыне, Рост с радостью убедился, что пистолет может быть эффективен, хотя расстояние прицельного выстрела едва превышало двадцать шагов. Вычистив его и зарядив второй обоймой, Рост теперь решил ждать следующей разведки, но… Убедился, что его покупка не осталась незамеченной, потому что теперь на него определенно стали обращать внимание типы, каждый раз разные, но и в чем-то неуловимо похожие.
А еще через пару дней в его каморку рано утром ввалились… Падихат и тот самый ярк, которого Рост про себя уже привык называть Ободранным. Падихат все так же демонстрировал в отношениях с Ростиком резкое неприятие, зато можно было убедиться, что узнавать лица известных губисков Рост все-таки не разучился, просто обитатели Висчен-Ца оказались немного другой породы, как европеоиды и монголоиды среди людей.
Обыскивать обиталище Ростика вновь прибывшие не стали, зато поселились в каких-то соседних казармах и несколько раз вламывались даже среди ночи, поднимая Ростика с постели. Все это было бы даже забавно, если бы не мешало тому, что Рост про себя решил называть «поиском ключа»… Тех слов, которые позволяли любому чегетазуру вскрывать его мозги, словно банку консервов.
Но теперь, как Рост по зрелому размышлению понял, что у него уже есть некоторые фонетические наработки в древнем языке чегетазуров, на третий день, когда они втроем сидели в столовой, он обратился к Падихату:
— Вот ты постоянно злишься на меня, а ведь все не так уж плохо. По крайней мере, я постепенно врастаю в вашу систему.
— Ценное приобретение, — буркнул ярк.
— Мне-то что с того? — спросил
— Полагаю, вас не просто так сюда прислали, а с некоторой долей ответственности за то, чтобы я… Ну, сделался более развитым или даже более образованным.
— Образование в любом виде, — ярк даже поднял свою лапку с четырьмя пальцами, чтобы подчеркнуть важность изрекаемой мудрости, — очень дорого стоит.
Рост вздохнул. Он и не надеялся, что все у него получится так легко.
— У меня тут завелись деньги, вот я и решил, что способен вам платить, если вы обучите меня…
— Чего? — Падихат сделал вид, что не понимает. — Что ты опять надумал, беломордый?
Последнее словечко Ростика повеселило, но он сделал вид, что проглотил его с униженно-удрученным видом.
— Я хотел бы узнать побольше о языке местных жителей.
— Ага, еще тебя учить их… джи-фиу! Нашел простака, — ярк даже попробовал засмеяться вслух, но определенно был заинтересован.
А Рост подумал, что незнакомое словечко определяет презрительное отношение к самым часто употребляемым звукосочетаниям в местном наречии и, следовательно, служит обозначением их речи.
— А если тебя завтра переведут куда-нибудь на юг, тоже будешь учить их балабольство?
— Да, это не совсем… разумно, — согласился Рост, помолчал. — Придумал! Давайте вы будете учить меня… древнему чегетазурскому. Новый я худо-бедно способен освоить сам, а вот древнюю речь… Она мне не дается.
— Она вообще не для дураков вроде тебя, — отрезал Падихат. И Рост понял, что г'мет и сам в ней не силен. Но ярк — другое дело, он даже дернул несколько раз хвостом.
— Древний чизгам-сар-кур… Ты не ошибся в выборе, беломордый? — ярк все еще улыбался, но уже определенно размышлял, сколько надчеканенных градин он сможет содрать за свои уроки.
Все-таки повезло мне, решил Ростик, еще как! И с городом, и с этими дураками. Лодик, кажется, уже через пару фраз все бы понял и, не исключено, донес бы, что люд-Рост проявляет нездоровый интерес к сферам, к которым не должен даже приближаться. А вот этот простоватый Ободранный вполне может купиться.
— Другого дела все равно мне пока не поручают, почему бы не провести время с пользой? — в упор спросил Ростик ярка. — Для нас обоих.
— Каждый урок будет стоить дорого, — решил ярк. — И если ты чего-то не поймешь, я не виноват.
— Конечно, — согласился Ростик.
К первому уроку он подготовился так, как, вероятно, не готовился к самым крутым испытаниям, которые устраивали ему аймихо. Он очистил сознание, поднял порог восприятия, обострил эмоционально-ассоциативное мышление и лишь тогда попробовал выставить ярку условие:
— Ты будешь приводить те слова, которые я сам у тебя спрошу, идет?
Они сидели в Ростиковой комнате, ярк в креслице, а Ростик на своей лежанке, с небольшим свиточком чистой бумаги в руках и двумя кисточками перед чернильницей с разведенной тушью. В окошко вливался свет полдневного солнца, откуда-то из пустыни ветер приносил песчинки, которые кружились в воздухе, прежде чем осесть. Рост чувствовал, что действительно начинает свою битву за свободу, настоящую свободу. Это было упоительное ощущение, куда более значимое, чем покупка дурацкого пистолета, который было почти невозможно использовать.