Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Феодора затаила дыхание; но ее только ласкали и больше ничего – пока она не почувствовала, что теряет власть над собой, пока ее не затрясло от желания. Потом хозяин вдруг быстро встал.
– Нельзя терять времени. Я отдохнул, пора приниматься за дело.
Феодора села, обиженная, оставленная ни с чем. – А мне…
Хозяин обернулся через плечо.
– Ты уходи, - приказал он. – Ты мне сейчас помешаешь.
Феодора опустила глаза и, поднявшись, выскользнула из библиотеки. Слезы обиды жгли ей глаза. Конечно,
Она медленно прошла по коридору, озаренному высокими светильниками-треножниками, и, придерживая дорогие вышитые юбки, спустилась по лестнице. Грудь у нее сжималась от горя и страха за всех – за себя и за всех врагов, которые вдруг стали ей так дороги и с которыми ей уже не разделить себя…
– Господи, помилуй грешную рабу твою Метаксию, - прошептала она. – Помилуй раба Фому. Помилуй…
Ей вдруг вспомнился несчастный мальчик, которого обманом взяли во дворец и оскопили.
– Помилуй Микитку и его страстотерпицу-мать, - прошептала московитка и перекрестилась. – И императора, - прибавила она и покачала головой.
За спиной раздались тихие шаги, и Феодора быстро обернулась.
– Ты молишься за императора?
Это был скульптор Олимп. Он печально улыбался, вокруг глаз собрались морщины.
– Олимп, пойдем, пожалуйста, поработаем, - попросила его славянка. – Это меня отвлечет! Если уж я не могу быть полезна!
Олимп не стал спорить. Ему и самому хотелось продолжить работу – Феодора вдруг позавидовала таким людям, художникам, которые могут блаженно забываться посреди самых великих тревог.
По пути в мастерскую она вдруг испугалась, что могла выдать себя Олимпу; но, конечно, она не сказала ничего лишнего. А озабоченность господина видели все в доме, и сколько может быть понятно, поймут…
Они вошли в мастерскую, и Феодора, как в первый раз, восхитилась своим глиняным подобием. Это была она – и уже не она, как будто сонм римских и греческих богов украсила еще одна покровительница Нового Рима.
Такая же бессильная теперь, как боги, низверженные Христом.
Но сколько силы было в Христе ромеев?
В глиняной Желани, одетой в струящееся греческое платье и покрывало, приоткрывавшее волосы и лоб, ощущалось что-то древнее, могущественное, как земля. Наложница провела пальцами по лицу статуи и улыбнулась.
– Ты нас чувствуешь, Олимп… Ты нас как будто знаешь.
– Я узнал тебя и понял твоих сородичей, - ответил скульптор. – Ваши женщины кроткие, но обладают большой стойкостью и достоинством – они очень надежны…
Феодора села на табурет и перестала улыбаться, обозрев статую целиком.
Наложница видела, сколько было сделано с тех пор, как дом посещала Метаксия: статуя родилась из глины почти вся. Осталось только охорошиться, отряхнуть
– Ведь третья неделя кончается, - прошептала славянка.
Олимп почувствовал, как ей тяжко, и сел рядом.
– Господин хотел выставить эту статую на форуме в Константинополе.
Феодора вздрогнула.
– Что ты сказал?..
Скульптор серьезно кивнул.
– Ведь он один из самых влиятельных людей империи, - сказал грек. – А это прекрасная работа.
Лицо его светилось восхищением – не столько перед собственным искусством, сколько перед божественным духом, который его вдохновлял.
– Кто ж ему позволит, - сказала Феодора.
Она вдруг отрезвела.
– Я хоть и рабыня, но совсем не глупа, Олимп. Я знаю, что на форумах у вас выставляют статуи самых важных людей – государевых мужей… Если уж дошло до меня, значит, дела вашей империи совсем плохи. Или господин просто хвастал.
Олимп едва заметно усмехнулся.
– Мы, греки, любим похвастать.
Феодора засмеялась – и вдруг почувствовала смысл, который скрывался за словами скульптора. Бахвальство перед судьбой древним героям помогало ее одолеть. Не знал ли Олимп все о планах своего господина?
Олимп отечески погладил ее по голове.
– Господину очень повезло, что он нашел тебя.
Феодора улыбнулась и зарделась. А Олимп мягко попросил ее встать и немного попозировать – осталось, как он сказал, довести до совершенства лицо и положение рук. Потом ее присутствие будет больше не нужно… Статуя оживет.
Феодора вдруг ощутила себя так, точно лукавые ромеи взяли у нее все, что хотели, и избавились. Но, конечно, эти добрые слуги были не таковы.
Когда Олимп порядочно увлекся, а она порядочно устала, неожиданно вбежала запыхавшаяся служанка и прервала работу словами, что Феодору зовет господин. Служанка трепетала и сжимала пальцы.
Феодора перекрестилась затекшей рукой и глубоко вздохнула.
– Зовет - значит, пойду.
Она простилась с Олимпом и направилась в гостиную. Фома Нотарас в одиночестве сидел за большим столом, за которым они, казалось, только вчера ужинали с Метаксией. Он жестом пригласил наложницу сесть рядом.
Обнял ее за плечи, когда она села.
– Я уезжаю, - сказал патрикий.
На лице его было трудно что-то прочесть. Но главное было и так понятно. Феодора тяжело задышала.
– Ты едешь…
Он кивнул и прижал ее к себе. Хозяин надолго замолчал.
А Феодора не знала, попроситься ли с ним – или промолчать; не знала, где сейчас страшнее, в доме заговорщика или в Константинополе; не знала, настолько ли любит этого грека, чтобы пойти с ним на погибельное дело, которое еще неизвестно, правое или нет!