Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Это мой самый доверенный слуга, - продолжал император. – Лука состоит при мне днем и ночью, и его обязанность очень велика. Ему требуются помощники. Как раз сейчас один из его помощников заболел.
По лицу Иоанна прошла тень, а Микитку заколотило от страха. Но ничего не случилось. Кого бы император ни винил в болезни евнуха, если такие были, – винил он не его…
– Теперь помогать Луке будешь ты, - сказал василевс. – Делай все, что он тебе велит. Я вижу в тебе старание, и думаю, что ты не разочаруешь меня.
– Нет,
Он должен был ненавидеть этого человека всей душой – но не мог, оказавшись перед его лицом и услышав его речь. И то, что ему доверили такую важную обязанность…
Он низко поклонился.
– Я буду честно служить!
Император засмеялся, снова сделавшись пленительным.
– Я люблю русских людей, - сказал он. Помолчал и закончил, улыбаясь:
– Что ж, теперь иди с Лукой. Он тебя со всем познакомит и скажет, где ты будешь жить и что делать.
Микитка еще раз низко поклонился и ушел в сопровождении Луки.
Он обнаружил, что служить императору гораздо лучше, чем быть игрушкой придворных женщин. Работы у Микитки и там, и здесь было немного: позвать нужного человека, принести что-нибудь, подать, прибрать за какими-нибудь гостями. Но главное – всегда быть начеку, в готовности служить. К этому Микитка был приучен и исполнял очень усердно, памятуя все время о матери.
Еще он должен был уметь развлечь повелителя в часы досуга; но сейчас это не казалось унизительным. Император беседовал с ним еще дважды – и теперь Микитка чувствовал его живую приязнь. Казалось, Иоанну нравится новое лицо в окружении привычных своекорыстных служителей и нравится искреннее старание юного русского пленника.
Микитка ждал с тоской, когда появится та госпожа, которая была причиной всего, - и ждал, что она ему велит.
Через несколько дней ему случилось вырваться из императорских палат – его послали разыскать доместика схол и передать тому приказ немедленно явиться к василевсу. Микитка, к стыду своему, до сих пор не знал, каков из себя доместик схол, но был полон решимости исполнить свою службу хорошо.
Выйдя в тот зал, где начались его беды, он сразу заметил две фигуры, при виде которых остановился как вкопанный. Он еще не успел понять умом, что случилось, как сердце шепнуло: беги…
Госпожа по имени Феофано оставила своего собеседника и подошла к юному евнуху. Она была под покрывалом, как и в тот раз, и улыбалась под своим покрывалом.
– Здравствуй, Никита, - сказала гречанка по-русски. – Нравится ли тебе твоя служба?
Человек, который был с ней, оказался тем самым, который привез его и его мать в Константинополь.
– Мне нужен доместик схол, - сказал Микитка.
Сердце у него стучало, как у зайца, под коленками стало мокро. Феофано все так же улыбалась.
– Тогда тебе повезло, - сказала она. – Вот доместик схол. Отведи его к императору.
Чернокудрый ромей подошел к рабу, улыбаясь с наглым видом человека, привыкшего брать свое силой и ни разу в жизни не терпевшего неудач.
Микитка кивнул. Он хотел было направиться прочь, по-детски надеясь, что беда его минет, - но Феофано остановила заложника своего замысла.
– Погоди.
Евнух закрыл глаза. Но гречанка просто взяла его руку… и сунула в нее бумагу. Записку.
– Что это? – спросил Микитка непослушными губами.
– Письмо от твоей матери, - сказала Феофано. – Она сказала, что научила тебя грамоте в семь лет. Это правда?
Микитка кивнул, едва сознавая себя; и ощутил, как теплая сильная рука погладила его по волосам.
– Ты очень умный юноша, - сказала благородная госпожа. – А вот это тебе… гостинец. Так у вас говорят – правильно?
Микитка не выдержал и заплакал, когда Феофано насыпала ему в другую руку горсть каленых орехов. Ими мать угощала его, сколько он себя помнил.
Евнух перестал плакать, только когда оказался один на один с доместиком схол, ведя его к императору, - хотя сердце жгло огнем, Но показать такому врагу своих слез Микитка не мог.
========== Глава 15 ==========
“Единственный мой сынок, Микитушка!
Сердце мое изболелось по тебе – не высказать словами, как, кровью каждый день обливается. Жив ли ты? Здоров ли? К какой службе приставлен?
Знаю одно: если тебе мое письмо доставили и ты его читаешь, значит, у гречин на нас с тобою свой расчет есть. Та госпожа, которая его отнесла, наверняка прочла. Что ж! Я не сказала ничего, чего бы надобно было стыдиться и таить, – пусть они таят и стыдятся, коли такое за душой имеют.
Я здорова, слава богу, и хозяин меня не обижает, даже хвалит и благодарит за работу. Я ему в ответ: лучшая мне похвала и благодарность – чтобы сыну моему добро было. Итальянец улыбается и молчит. Микитушка, как подумаю, что над тобой могли учинить непотребное, - всех тут растерзать готова!
Греческая госпожа говорила, что ты в полном здоровье и в милости у императора: но я знаю, сколько веры может быть их словам.
Но ей самой я век буду благодарна и век буду за нее Господа молить: кто бы тут еще о нас, рабах, вспомнил? Гречину за добро нужно быть вдвое благодарнее, чем русскому. Я ведь знаю, как это им трудно, против сердца!
А за тебя я Бога каждый день на коленях молю. Видать, услышал нас Создатель. Помолись, сынок, покрепче, и пожелай здоровья всем, кто нам здесь пособляет. Мы с тобою судьями над ними не поставлены – должно, Божий промысел таков был, чтобы нам в плен попасть и здесь дело свое исполнить, если уж на родной земле не привелось.
А крепче всего ты помни – о душе своей, Микитушка. Всегда, во всякий миг помни, чему я тебя учила, - неправды не сотвори, кому бы ни служил. Угроз их не бойся, мук телесных не страшись.