Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
В этом засомневались даже те, кто видел письма собственными глазами; но потом постельничий предположил, и весьма разумно, что тавроскиф надеялся на помощь итальянских изменников.
Их руки пробрались везде – и могут даже открыть двери дворцовой тюрьмы…
Когда Иоанн смог говорить, он позвал к себе постельничего, которому велел сесть у своего ложа, удалив всех свидетелей.
Император сидел в кровати, с подушками под спиной; красивое старое лицо очень осунулось,
– Кого обвиняют в этом покушении? – спросил он. Так тихо, что Луке пришлось нагнуться к лицу всеблаженного василевса, чтобы расслышать его слова.
– Обвиняют итальянского поставщика тканей и пряностей… Марио Феличе, - ответил верный слуга. – Итальянец действовал руками мальчишки-московита.
Василевс открыл глаза, которые на миг ожили и засинели от удивления.
– Какого мальчишки?
– Младшего евнуха императора, - почтительно и скорбно ответил Лука. – Которого мой император взял вместо Сильвия. Вы видите, на что способны эти тавроскифы.
Иоанн поднял руку.
Он опять закрыл глаза и откинулся на подушки, но Лука больше не осмеливался заговорить. До тех пор, пока василевс не ответил, так же тихо, но непреклонно.
– Ты полагаешь, Лука, что я поверю, будто неученый мальчик из Московии способен измыслить и осуществить такое преступление?
– Никто и не говорил, будто он измыслил его, - в голосе Луки прозвучало мягкое возмущение, которому он дал волю. – Но он послужил орудием!..
Иоанн снова прервал его речь.
– Лука, отравлено мое тело, но не ум. Я понимаю, кто способен на такое дело, а кто нет.
Лука молчал, всем видом олицетворяя праведное негодование – на которое император не обращал больше никакого внимания.
После долгого молчания василевс спросил:
– Где этот мальчик?
– В тюрьме, мой василевс.
Лука замешкался перед ответом, но ненадолго: он знал, что его положение при императоре непоколебимо.
– Я желаю видеть его, - сказал Иоанн. – Пусть его освободят и приведут ко мне.
– Императору нужен отдых, - сказал постельничий.
Он опять позволил себе мягко возмутиться, но непокорство тут же соединил с почтительностью и готовностью исполнить приказание, как только будет возможно.
– Здоровье моего василевса бесценно для империи. Пусть император подкрепит себя сном, а когда он проснется, мальчишка будет здесь.
Иоанн долго молчал, теперь похожий на восковую куклу – или мумию. Казалось, недавнее усилие истощило его силы окончательно.
– Хорошо, - наконец сказал он. – Но пусть мальчика освободят из тюрьмы теперь же. Когда я проснусь, я желаю видеть его… Ты слышал меня, Лука?
– Да, божественный.
Иоанн слабо улыбнулся. Потом он простерся на кровати и затих.
Постельничий несколько мгновений наблюдал его – потом тихо поднялся и вышел, двигаясь очень быстро, но так же бесшумно.
Пока василевс будет спать, он успеет многое.
Микитка спал, зарывшись в солому, - ему было холодно, голодно, все тело болело, а страх истощил его силы окончательно. Это и сделало русского раба наконец безразличным, словно он при жизни поднялся выше своего бытия.
Он проснулся, когда загремел замок. Евнух встрепенулся и вскочил, как будто откуда-то получив силу. С замком возился эскувит; а рядом со стражником, в стороне, при слабом свете лампы виднелась женская фигура…
– Это ты? – пробормотал Микитка.
– Да, я, - ответила Феофано. Она выступила из мрака и улыбнулась, сверкнув подведенными глазами. – Выходи.
* Такой способ тайнописи (симпатические чернила) применялся еще в античности.
========== Глава 17 ==========
– А если я откажусь идти? – спросил русский раб.
Феофано на миг замерла – ну точь-в-точь змея перед броском. Микитка однажды видел такую в руках служителей императорского зверинца.
– Откажешься? – повторила греческая госпожа. Потом шагнула к отроку. – Тебя казнят, и твою мать тоже!
– Все… все лучше, чем служить вам. И я не могу тебе верить, - пробормотал Микитка. Но голос его затихал, и он потупился к концу фразы, потеряв остатки уверенности в своей правде.
Феофано посмотрела на эскувита, улыбаясь.
– Вытащи этого глупого мальчишку за шиворот, если он не хочет идти своими ногами.
– Я сам пойду!..
Микитка распрямился, точно его ударили. Расправил плечи и шагнул из камеры, стараясь ничем не показывать, как у него болит тело. Но Феофано увидела следы от побоев и свела брови; впрочем, она не сказала ни слова, и никто из троих не шумел, сейчас вполне понимая друг друга. Они направились прочь.
Микитка порою пошатывался и постанывал сквозь зубы, как ни крепился; и стражник, следовавший за Феофано вместе с евнухом, время от времени поддерживал его под локоть.
Они направлялись в сторону, противоположную той, откуда Микитку притащили в подземелье, - и иногда пленнику казалось, что лампа Феофано освещает другие человеческие фигуры, скорчившиеся за решетками камер; но он молчал. Думать он сейчас почти не мог, только идти.
Троица поднялась по лестнице и вышла через дверь-арку в пустой коридор. Там Феофано остановилась, обернувшись к своим спутникам.
Ее смуглое лицо было сурово и вдохновенно, точно у пророчицы, а не убийцы.
– Теперь во дворце неразбериха, - сказала она. – Все заняты императором; мы сможем выйти. Ты, Марк…