Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Я только подумала, госпожа, уж не гневись… сколько войска можно на таких просторах, да на такой доброй земле прокормить. Это не чета Царьграду, где порядку нет, воды нет, а скоро и хлеба не станет, - сказала она. – А если еще и вотчину прибавить…
Феофано долго смотрела ей в лицо. Улыбаться она не могла. Евдокия Хрисанфовна глядела все так же ясно, просто.
Потом лицо ключницы помрачнело, у сухого рта появились складки:
– Ты совсем не спешишь. Уж доводи дело до конца! Чего
– Здесь спешить нельзя, нужно думать, - ответила гречанка, поняв, что таить больше нечего. – Нужно уметь действовать тогда, когда приходит минута!
Она хотела приказать русской рабыне, чтобы та молчала под угрозой смерти сына и своей, - но поняла, что ничего нового для Евдокии Хрисанфовны не скажет. Метаксия Калокир вдруг подумала, ощутила всем существом, как ненавидит тавроскифов.
– Иди в дом, - отрывисто приказала патрикия. – И держи там своего мальчишку, чтобы носа не высовывал!
Евдокия Хрисанфовна поклонилась и быстро удалилась. Метаксия проводила ее взглядом, потом застонала и схватилась за лоб.
– Мало на мою голову! – пробормотала гречанка. – Когда о стольких вещах нужно думать… Этим варварам и не снилось!
Метаксия быстро пошла в дом следом за московиткой, и бормотала себе под нос такое, что если бы Евдокия Хрисанфовна услышала – ужаснулась бы:
– Где же он, где…
Феодора долго обнимала своего господина; вернее, не столько она обнимала, сколько он сжимал ее в объятиях, до боли. Потом посмотрел в глаза.
– Ты здорова. Как я рад…
Он многое сказал ей в письме, и испытывал облегчение, что этого уже не надо говорить в лицо. Фома, наверное, не смог бы.
Они пошли в дом, обнявшись. Там Феодора приказала подать господину умыться – и вина. Когда он сел, она села рядом на подлокотник кресла, поглаживая его руку.
– Ты не успел…
Он покачал головой, не встречаясь с ней взглядом.
– Но если ты увиделся с ней, - с внезапной суровостью сказала славянка, - не может быть, чтобы она не дрогнула! Ведь она любит тебя, и она очень умна, какая бы обида ни затуманила ей разум!
Фома кивнул.
– Она дрогнула, Феодора. Она изменила своему… и нашему прежнему плану, - ответил патрикий. – Ведь ты знаешь, что василевс остался жив, - моя искусная Метаксия сумела обратить государственное преступление во зло нашим давним врагам: и сейчас греки поднимутся против итальянцев, даже если этого не сделает сам император, который, к тому же, болен и ослаблен. Когда-то мы с моей сестрой единодушно считали, что быть под властью папской тиары ничуть не лучше, чем под властью чалмы!
– А теперь? – спросила Феодора.
– И теперь… Но какой у нас выбор? – усмехнувшись, спросил Фома.
Он
– То, что ты видишь, дитя, это наша агония! Мы сейчас выбираем, как нам корчиться, только и всего!
Феодора сжала его руку.
– Но почему же она не повернула назад? Ведь она могла!
– Уже нет, - сказал ромей.
Он прикрыл глаза.
– Политика, Феодора, это не воля одного человека… Это слияние многих воль и многих обстоятельств, - сказал белокурый патрикий. – Метаксия сделала все, что могла, - и теперь, и раньше… Я многого не знал!
Он засмеялся; а Феодора подумала – уж не того ли Фома не знал, что узнала она в его отсутствие.
Фома посмотрел ей в глаза, приподняв ее подбородок.
– Мы очень скоро двинемся к Константину. И в этот раз я возьму тебя с собой.
Значит, здесь земля уже горит у них под ногами. Феодора кивнула и с усилием улыбнулась.
– Но мы не сейчас поедем, - сказала она, вставая.
Патрикий встал навстречу ей; и они обнялись и поцеловались долгим поцелуем, со всей нерастраченной нежностью.
========== Глава 19 ==========
Для Феодоры оседлали лошадь – она попросила разрешения хотя бы иногда ехать верхом, говоря, что все время прятаться в повозке будет невыносимо. Если на них нападут, говорила славянка, повозка ее не защитит; а так она сможет разглядеть врага заблаговременно…
– Такая красивая женщина, как ты, может привлечь внимание, - сказал патрикий; он был недоволен еще и тем, что выставит на всеобщее обозрение свою собственность. Однако этих слов Фома не сказал.
Он знал, что после них Феодора застынет, как снежный болван из своей далекой дикой страны, и отогревать ее придется очень долго. Если бы он хотел пробиваться через отвращение женщины…
Тогда он не был бы тем благородным патрикием, которым был!
“Как трудно с женщинами, - думал Фома Нотарас. – И чем человек тоньше воспитан, чем выше стоит, тем это труднее!”
– Ты устанешь, - сказал он, не найдя другого довода.
Феодора пожала плечами.
– Разве напрасно я занимаюсь гимнастикой? – спросила она.
Примирительно поцеловала его, и на этом все было улажено.
Когда господа и воины расселись по коням, а слуги – спрятались в возках, хозяин, великолепно одетый, защищенный легким доспехом и вооруженный коротким мечом, подъехал к своей верховой спутнице.
– Возьми вот это, - сказал он, протягивая ей узкий кинжал рукоятью вперед; Феодора молча смотрела на эту рукоять, отделанную золотом и серебром, с черепаховыми вставками. Она подумала, сколько рабов можно купить за такой кинжал…