Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Послышался топот: возвращался Марк. А с ним еще целый отряд вооруженных воинов. А среди них…
– Матушка! – крикнул Микитка во весь голос.
Он тут же ужаснулся своего крика, устыдился своего позора; но Феофано не успела зажать ему рот и удержать, его чувство было быстрее ее воли. Евнух бросился к своей матери, и она прижала его к груди. У нее были такие же сильные руки, как у Феофано, а пахло от нее дурно.
Как будто ее держали в черном теле - еще хуже, чем Микитку, который на службе у императора ромеев спал и ел по-солдатски,
Не то что итальянцы…
– Господи… Микитушка!
Мать отстранила его от себя, чтобы посмотреть в глаза; и он увидел, как она спала с лица, и в голове прибавилось седины, особенно заметной в темноте, – сейчас голова Евдокии Хрисанфовны была непокрыта. Но это была его мать, и в груди у Микитки словно засияло солнце. Он был бесконечно счастлив в этот миг, как и она.
– Идемте, идемте, - поторопила их Феофано. – Быстрее!
Мать с сыном пошли, держась за руки, куда их гнали, и греческие воины окружили русских пленников, скрывая от всех. Феофано шла впереди.
Микитка увидел большую крытую повозку. Дверь сбоку была отворена; Феофано указала им внутрь.
Он посмотрел на мать – та кивнула. Мать взобралась в повозку первая, ступив на подножку и скрывшись в темноте. Впрочем, Микитка различил, что в повозке горит светильник, подвешенный к потолку.
Тут юный евнух вскрикнул от чужого грубого прикосновения: его подсадил в повозку Марк, схватив подмышки и проворчав, что он “опять копается”. А Микитка вдруг почувствовал вину перед этими людьми, своими похитителями и поработителями: за то, что мешает им в их великих делах, уже в который раз.
Микитка сел на подушки, раскиданные по устланному ковром полу этой царской повозки, и посмотрел на мать. Мать сидела у оконца и смотрела на него. Евдокия Хрисанфовна не могла наглядеться на своего сына – но, наверное, понимала его хозяев и своих лучше, чем Микитка.
– Матушка… - сказал Микитка: вдруг его озарило. – Гречины… Второе твое письмо подделали!
– Я знаю, сынок, - спокойно ответила Евдокия Хрисанфовна.
Если его подделали, соображал Микитка, она и не должна была знать о втором письме… Но она знала. Русский раб улыбнулся матери, и она улыбнулась в ответ.
Тут они поняли, что все еще стоят, - и только Микитка удивился, даже испугался, как дверь в повозку отворилась снова и к ним вошла Феофано.
– Ну, все… Пока все! – сказала гречанка.
Она упала на подушки у окна напротив Евдокии Хрисанфовны и крикнула, отодвинув шелковую занавеску:
– Трогай!
И они помчались вперед, прочь из Константинополя, спасаясь из пламени, которое вот-вот охватит его.
Феодора сидела в саду, куда вынесли ее готовую статую, - точно одинокая жрица себя самой. Она не могла ни о чем думать. Как только она начинала, мысли и чувства разрывали ее на части.
Олимп оказался
Феодора привстала с кресла, когда услышала быстрые шаги. Это был Олимп, прекрасный скульптор и ее друг. Славянка прижала руки к груди.
– Ну, что, Олимп? Вести?
– Госпожа, тебе письмо от господина, - сказал Олимп, который едва скрывал волнение. – Вот, возьми!
Он подал ей свиток, который Феодора схватила с жадностью. – А еще? – требовательно спросила московитка.
Олимп крепко взял ее за руку.
– Еще он велел передать тебе, что скоро приедет сам.
Ромей и славянка долго смотрели друг другу в глаза.
========== Глава 18 ==========
Евдокия Хрисанфовна скоро задремала – наверное, была очень измучена. Или просто нечасто сидела так мягко, сидела праздно. Феофано, увидев, что московитка спит, тихо поднялась и пересела к Микитке.
– Покажи, - шепотом приказала она.
Микитка понял и неохотно распахнул плащ.
Он терпел, пока быстрые пальцы Феофано пробегали по его телу. Чего еще ему осталось стыдиться – что может быть хуже того, чем он уже стал?
Потом Феофано позволила пленнику запахнуть одежду и окликнула его по имени. Он поднял голову – гречанка смотрела пристально и недобро.
– Если будешь вести себя как вол, волом и останешься, - сказала она. Потом прибавила:
– Сотри уныние с лица и не показывай матери этих следов! Я тебя подлечу сама, когда мы остановимся. Ничего страшного тебе не сделали.
Микитка долго молчал. Потом прошептал в ответ – губы его кривились:
– Так ты боишься, что она поймет…
– Поймет когда-нибудь, но сейчас не время терзать ее, - ответила гречанка. – Ты понял?
Микитка кивнул, пряча взгляд.
Потом Феофано вдруг наклонилась, пошарила среди пожитков, сваленных в повозке, и достала какой-то узел. Развязала его.
– Поешь. Потом предложи матери, - приказала она, давая пленнику белый хлеб. – А вот здесь вино.
Феофано открепила от пояса флягу.
Микитка отламывал куски и ел жадно: он забыл, что у него живот прилип к спине от голода. Спохватился, когда от лепешки осталась половина. Потом Микитка приложился к фляге и сделал несколько глотков.
– Спасибо, - сказал пленник: он только сейчас вспомнил это слово. Феофано улыбнулась.
– Ты знаешь, чем свободный человек отличается от раба? – спросила она. Микитка покачал головой, внимательно глядя на нее. Феофано положила руку евнуху на колено.
– Тот, кто свободен… отвечает, - медленно проговорила благородная госпожа.
Похлопала юношу по колену и, еще раз улыбнувшись ему, пересела под свое окно.
Когда Евдокия Хрисанфовна проснулась, Микитка сидел над ней. Мать улыбнулась и взяла его за руку.