Стая
Шрифт:
И Яван Яфимович стал шпионом-двойником.
Встал под гитлеровские знамена. Но выбора особенного не было: или разведшкола, или лагерь для военнопленных. Изменой Родине он свой поступок не считал, ни тогда, ни много лет спустя… Да и какая у него была родина, если вдуматься?
Императорская Россия, единая и неделимая, в которой Ваня родился? Так он ее толком и не знал, даже мимолетными детскими воспоминаниями не помнил…
Эстония, в которой прожил всю сознательную жизнь? Так ведь не эстонские там были земли, совсем не эстонские… Просто как остановился
Национальное эстонское государство с его столицей, парламентом, партиями, политической борьбой, международными и внутренними проблемами было далеко от Явана Яфимовича, как обратная сторона Луны…
Единственная зримая и осязаемая деталь государственной машины — эстонская пограничная застава в близлежащих Печурках — тоже была явлением абсолютно чуждым и существующим изолированно от бытия местных жителей.
Ну а считать родиной Советский Союз… Тоже не получалось — не может приехать новая родина на танковой броне… Не может привезти за собой в обозе и раздать вновь обретенным гражданам жертвенный патриотизм и горячую любовь к себе, драгоценной.
Получается, что не было Родины у шпиона Вани. И у его земляков, заблудившихся между временами и государствами, тоже не было. Недаром Карл Маркс говорил, что у пролетариев нет отечества. У крестьян его тоже порой не бывает…
Глава одиннадцатая
Шпионские страсти в детской песочнице
А авторитеты пускай думают что хотят, я за них дохлой крысы не дам…
1
На стоянке за автовокзалом поджидали седоков два такси, спустя недолгое время к ним присоединились еще три.
«К автобусу восьмичасовому собираются», — подумал Граев, и не ошибся. Автобус подкатил со стороны Петербурга с пятиминутным опозданием, и вышедшие из него пассажиры расселись по машинам. Знакомый толстяк был тут как тут: вертелся среди отъезжающих, слушал, куда и почем договариваются, записывал что-то в маленькую книжечку.
Наконец стоянка опустела, толстяк исчез за своей дверью, — словно исполнивший поручение джинн удалился в бутылку.
Граев не стал мешкать. Не стуча, распахнул дверь, вошел.
Небольшая комната: стол, три стула, — вот и вся обстановка. На столе портативный цветной телевизор и телефон — старый, дисковый. На стене календарь с обнаженной красоткой, даты — вплоть до сегодняшнего дня — помечены кружками и крестиками.
За столом сидели трое. Толстяк и двое парнишек в кожаных куртках — один вертел в руках нунчаки, у другого под рукой стояла прислоненная к стене монтировка.
Понятно… Дешевки, шестерки — на тот случай, если кто-то из таксистов заартачится, или к кормному месту вздумает примазаться какой-то левый водитель… Если Джазмен после подвигов Макса и ввел в своей конторе осадное положение (а он, надо думать, ввел), то дополнительной охраной этой точки не озаботился. Наверняка лучшие бойцы берегут сейчас его драгоценную персону.
Здороваться Граев не стал.
— Отправь
— Да ты… — тот, что с нунчаками, начал было подниматься со стула.
На лице толстяка отразилось колебание.
Граев повернулся к шестерке, произнес, не меняя тона:
— За пивом. На Театральную и обратно.
Толстяк принял решение.
— Стас, Шика… Вы того, погуляйте, в самом деле… Я кликну, если что.
Сопляки, недружелюбно поглядывая на Граева, удалились.
Еще вчера, еще сегодня утром такой номер не прошел бы — толстяк чувствовал себя под крылышком Джазмена спокойно и уверенно.
Но теперь, когда офис сюзерена так вот запросто подняли на воздух, наверняка в бритом черепе роятся сомнения: а не тонет ли корабль? Не пора ли крысам поискать другое плавсредство?
Так что надо ковать железо, пока горячо. Пока никто не сообразил, что в Ямбурге происходит отнюдь не разборка криминальных авторитетов.
Граев, игнорируя вопросительный взгляд толстяка, сделал шаг к стене, всмотрелся в календарь. Ага… Похоже, толстяк работает тут не один, и смена у него через сутки… День исчезновения Ларисы Поляковой тоже отмечен крестиком — как и сегодняшний. Отлично, выбранный путь оказался даже короче, чем представлялось.
Он без приглашения уселся на стул, посмотрел на хозяина комнатушки тяжелым взглядом исподлобья.
Толстяк явно нервничал, хоть и старался того не демонстрировать. Наконец не выдержал гнетущей паузы:
— Что за базар-то?
— Простой и конкретный. Я задаю вопрос, один. Ты отвечаешь. И всё. Остаешься тут сидеть. Кто бы ни пришёл на смену Джазмену — остаешься в деле. Доступно излагаю?
Лицо толстяка отражало напряженную мыслительную работу. И в самом деле: расскажешь, что не надо, про дела Джазмена — а он возьмет да и упадет на четыре лапки, вновь на коне окажется. И — прогулка на мост рано утречком. Не расскажешь — а если Джазмен последний денек доживает? Ситуация…
— Что за вопрос-то? — наконец выдавил толстяк.
— Расскажи всё, что Крапивину рассказал. От начала до конца.
Рассуждал Граев просто: что-то капитан скрывает, что-то недоговаривает. Опасается конкуренции… Но если бы мог добраться до Ларисы — не стал бы мешкать, дома отсиживаться. Значит, ухватился лишь за самый кончик следа. А где тот след начинается? Здесь, на задах автовокзала. Не бином Ньютона…
Толстяк прямо-таки посветлел лицом. Но спешить откровенничать не стал, заюлил:
— Какой еще Крапивин? — бездарно изобразил удивление.
Граев поднялся. Оперся руками о край стола. Заговорил, тяжело роняя слова:
— Не знаешь? Жаль. Имел шанс…
И сделал вид, что направляется к двери.
— Да погодь ты, — всполошился толстяк. — Садись…
Рассказ его не затянулся. Но вместо того чтобы хоть что-то прояснить — лишь напустил дополнительного тумана…
2
А тумана в этом деле и без того хватало…