Стая
Шрифт:
Но это все после. А вот тех, кто будет долбить ту проклятую стенку, надо найти.
Вот тут-то он и подумал о своих «жориках». Сначала в темную затянуть, а уж потом рассказать о задуманном, но запугать до смерти, намертво привязать, чтобы и пикнуть о случившемся боялись.
Окончательно утвердился в этой мысли Петр после той ночи, когда они вздумали ограбить палатку. Ничего «жорики» действовали, даже Профессор и тот...
Поэтому на следующий вечер после истории с палаткой он снова собрал свою стаю,
— Есть, жорики, новое дельце,— подмигнув, сказал Гусиная Лапа.— Фартовое дельце. Знатную деньгу можно зашибить.— И он зорко оглядел обступивших его парней.
Перед разговором, как водится, выпили. Лица у всех раскраснелись, заблестели глаза. Даже на хмуром настороженном лице Карцева сейчас блуждала пьяная усмешка.
— Поработать только придется,— предупредил Гусиная Лапа.
Розовый лукаво спросил:
— Перышком?
— Молоточком,— в тон ему ответил Гусиная Лапа.— И втихую.
Парни весело загоготали.
— Это как же понимать? — спросил кто-то.
— Глянете — поймете. Пошли.
Заинтригованные таинственным делом, все охотно двинулись за Гусиной Лапой.
Вел он их хитро, долго петлял переулками, проходными дворами и когда, наконец, каким-то путем привел в нужный двор, никто не знал, где очутился, а о магазине, расположенном в темневшем за деревьями доме, и подавно не догадывался, как и о том, на какую улицу этот дом выходит.
Гусиная Лапа точно рассчитал время: во дворе уже никого не было. Осторожно, по одному спустились они в подвал, и по темноватому пыльному коридору Гусиная Лапа провел их в знакомый тупик. В груде ящиков там был проделан проход.
Когда все собрались и кое-как разместились в узком пространстве между глухой кирпичной стеной и ящиками, Гусиная Лапа, понизив голос, сказал:
— Перво-наперво — закон: об этом деле молчать до гроба. Если кто тявкнет — дознаюсь и хоть на краю света найду. Тогда уж вот,— он вытянул растопыренную ладонь со знаменитой татуировкой и медленно сжал в кулак толстые корявые пальцы так медленно и безжалостно, с такой силой, что Карцеву на миг показалось, будто страшные эти пальцы сжали чье-то живое горло.
— Поняли, жорики? — с угрозой спросил Гусиная Лапа и по напряженным, хмурым глазам парней убедился: поняли.—‘А теперь так,— продолжал он уже деловито и властно,— вот она, сердечная,— и похлопал рукой по стене.— Ее долбить будем. Тихо так долбить, с умом. Ни одна душа не услышит. Как чуток останется — все. Дальше мое дело, вы к нему касаться не будете.
При последних словах он уловил облегчение на лицах кое-кого из парней. А Карцев спросил настороженно:
— Чего там, за стенкой-то?
Гусиная Лапа загадочно усмехнулся.
— Увидите, жорики. Не пожалеете. И пить будем и гулять будем. Девкам такие подарочки поднесете — зацелуют. Деньжат будет — во.— И
— Живем,— восхищенно хлопнул себя по коленям Розовый.— Я, понимаешь, давно столько их не держал.
И разом исчезло напряжение, на лицах засветилась жадная радость.
— Чем долбить-то?— спросил кто-то.
— Все есть, жорики. Все.— Гусиная Лапа вытащил из ближайшего ящика припасенные инструменты.— Пока двое долбят, остальные на стреме стоять будут, покажу где. И сам недалеко буду.
— Работа солидная,— сказал Розовый, пощупав стену,— за раз не управимся.
— За раз и не требуется,— ответил Гусиная Лапа.— Три-четыре ночки провозимся — и порядок.
Спустя некоторое время в подвале глухо и осторожно застучали молотки...
На следующий вечер собрались опять. Как и накануне, Гусиная Лапа привел их все тем же путаным путем, и опять никто не мог сообразить, где находится дом, в подвал которого они поодиночке спустились.
В стенке уже наметилась неглубокая, с рваными краями ниша. Рубить стало труднее. Руки быстро уставали, на пальцах появились кровавые ссадины, трудно было дышать от кирпичной пыли.
Работавший вместе с Карцевым Генка Фирсов по кличке Харя вдруг глухо вскрикнул и выронил молоток. Из разбитого пальца густо потекла кровь. Генка отчаянно замотал в воздухе рукой, потом прижал ее к животу и сквозь зубы процедил:
— К дьяволу это дело... Сдалось оно мне...
— Давай перевяжу,— сказал Карцев, вытаскивая носовой платок, и сочувственно добавил шепотом: — Пока не кончим, никуда не уйдешь, Харя. Что ты, не знаешь, что ли?
Генка обмотал палец платком и, отдышавшись, упрямо буркнул:
— Говорю — все, значит, все,— и, хмуро посмотрев на Карцева, добавил: — И тебе советую. Дело это знаешь чем пахнет?
Они, как всегда, солидно выпили перед тем, как прийти сюда. Пили прямо из бутылки по очереди, почти не закусывая. У Карцева еще шумело в голове, и он поминутно сплевывал густую, горькую слюну. Слова Генки доходили до него, как сквозь вату, и в ней словно застревал их опасный, угрожающий смысл. Карцев вяло махнул рукой.
— Ладно тебе.
— Не ладно,— упрямо мотнул рыжей головой Генка.— Раскумекаешь — поздно будет.
Он совсем не казался пьяным, но длинное лицо его было бледно.
В этот момент откуда-то из-за ящиков появился Розовый, он, видимо, все слышал. Сжав кулаки, он надвинулся на Генку, и без того маленькие глазки его на круглом лице зло сузились.
— Трухаешь, слизь? —с угрозой спросил он.
— Пошел ты знаешь куда?..
— Будешь долбить?
— Не буду.
— A-а, так значит?
Розовый занес кулак, но тут вмешался Карцев:
— Ты не очень, слышишь?
Розовый резко повернулся к нему, губы его уже дрожали от бешенства.