Стая

Нойманн Алесто

Вал медленно кивает.

– Доброй ночи.

Я уже сто лет борюсь с мыслью целовать тебя на прощание. Успокаивает лишь то, что у тебя есть только я и работа. Никого на горизонте. Год от года – легче не становится, но я уже привык. Мне просто страшно разрушить то, что между нами есть. Проще расшифровать клинопись на глине, чем понять, о чем ты думаешь, поэтому я не пытаюсь.

Уставшим взглядом провожаю отъезжающую машину, машу рукой и плетусь к двери. Свидание с подушкой сейчас будет не менее актуально.

4 (Прошлое Рождество)

После

плотного рождественского ужина у Байрона внезапно звонит телефон. В праздники люди пытались уничтожить местный национальный парк с еще большим рвением, поэтому ему нехотя пришлось собраться и уехать. Чтобы другу не было так скучно, Вальтерия предложил свою помощь. Вампир не выпила ни капли глинтвейна и была единственной, кто мог сесть за руль, но дело было не только в этом. Работа заменяла вампиру прочие радости жизни, в том числе и празднования. Грауштайн и так превратился в уютное рождественское гнездо, увитое гирляндами. Мне не хотелось травмировать Вал еще сильнее, поэтому я не настаивал на том, чтобы она осталась.

Когда Хэлл выходит на крыльцо, она словно нарочно не торопится с пуговицами на своем пальто. Убедившись, что Байрон нас не слышит, Вал наклоняется к моему уху:

– Приятного вечера.

Сердце неприятно переворачивается в груди, улыбка на моем лице меркнет. Подмигнув, Рихтенгоф выходит вслед за Хэллом. По крайней мере, получит то, чего хотела весь вечер. Долгожданное уединение с работой.

Не со мной.

Джексон, уйми свое бешеное сердце. Чем ты можешь удивить женщину, прожившую на этом свете половину тысячи лет? Любовь приходит и уходит, попробуй переключиться.

Только вот я уже пробовал. Закончилось скверно. Лучше уж молча любить ту, кто не интересуется отношениями, чем искать ее отражение в чужих глазах.

Хорошо, что сегодня я проведу этот вечер с другом и бывшей девушкой, к которой никогда не питал ничего большего, чем звериное любопытство. Тот самый скверный эксперимент переключения. Зато им можно будет вскользь пожаловаться на разбитое сердце. Оливия сама признавалась, что не хочет обзаводиться бойфрендом, а Джейсон подтвердил – от женщин одни неприятности.

Не помню, зачем я вышел из дома. Было далеко за полночь, мы долго сидели на софе возле камина, обсуждая все на свете. Оливия рассказывала нам с Джейсоном о своем детстве, вспоминала смешные истории об отце. Потом я принялся вещать о том, как когда-то работал в мастерской, как неудачно учился играть на гитаре. Джейсон и Оливия были невероятно приятными собеседниками. Впрочем, я выпил уже достаточно глинтвейна, чтобы меня окончательно накрыло дружелюбием и желанием общаться.

Скрипя кедами по снегу, возвращаюсь обратно в дом, ощущая спокойное счастье, переполняющее грудь. По крайней мере, в это Рождество я остался не один, со мной друзья. Отношения с Джейсоном налаживались, я почти перестал считать его позером и придурком.

Честное слово, я не помню, зачем покинул дом. Если бы я задержался еще на десять минут, то не мучился бы так сильно. Но все мы в тот вечер выпили больше нужного.

Аккуратно приоткрываю

входную дверь, чтобы в шутку напугать своих друзей и столбенею возле порога. Притаившись в тени, вжимаюсь спиной в стену, не совсем понимая, что происходит.

Джейсон и Оливия стоят напротив камина, глядя друг другу в глаза. На лицах обоих танцуют таинственные отблески пламени.

– Здесь был мой отец, и ты даже не рискнул сказать ему.

– Ты права. Как только он вернется, я обо всем ему сообщу.

Он протягивает руку и осторожно касается запястья девушки.

– Зачем ты ушел из команды? – упавшим голосом спрашивает Оливия. – Зачем бросил работу?

– Больше никаких разъездов по стране. Мое место рядом с тобой.

Долгий болезненный вдох сводит грудную клетку, громко свистит в горле. Однако они не замечают моего присутствия, поглощенные вниманием друг друга.

Слегка наклонившись к лицу Оливии, Джейсон прикрывает глаза и припадает к ее губам целомудренным поцелуем. На их лицах – резная тень от крошечной веточки омелы, божественного благословения, которое так жестоко обошлось с тем, кто принес его в этот дом.

То была не ревность, а черная отравляющая зависть. Не вы двое должны были сегодня соединить свои сердца под символом Рождества. Господи, почему жизнь настолько несправедлива?

Я должен отвернуться, потому что внутри все рушится. Но я не в силах не смотреть. Зависть обхватывает сердце хищной ладонью. Замахнувшись ногой, врубаюсь во входную дверь, и та оглушительно хлопает. Влюбленные вздрагивают и оборачиваются на меня.

– Бруно? – сипло осведомляется Джейсон.

– Собственной персоной. – Кривлю натянутую улыбку. – Прошу прощения, что помешал.

– Ты не…

– Не беспокойся, я просто накину куртку и пойду прогуляться.

Дрожащими руками стягиваю с вешалки верхнюю одежду. Сердце колотится в груди как сумасшедшее, в горле застревает комок обиды.

– Все в порядке? – осторожно спрашивает Оливия.

Я замираю возле входной двери, распахнув ее ровно наполовину. Снаружи рвется холодный ветер, разбрасывающий перья свежего снега. Душа надломлено хрустит.

– Нет. Я вешал эту омелу не для вас.

Внутри кипит странное чувство горечи, смешивающееся с алкогольным дурманом. Толкнув деревянную дверь, практически вываливаюсь на улицу и тут же запрокидываю голову, с наслаждением втягивая прохладный ночной воздух.

Сегодня на редкость светлая ночь. Качаясь поломанной шаландой, шагаю вперед, не разбирая дороги. Земля трясется под ногами, мотая тропинку то вправо, то влево. Я не мог залить за воротник столько глинтвейна. Со мной явно что-то не так. Слабость приливает к сердцу холодной волной. Остановившись, хватаюсь за куртку и тяжело вздыхаю, борясь со странным ощущением, ломающим ребра. А потом ноги продолжают нести меня в сторону леса.

Что-то невероятно яркое светит мне прямо в лицо. Я слепну от резкого красного сияния, ударившего по глазницам. Оно такое мерзкое и ядовитое, совсем как одиночество в рождественскую ночь.