Стебалово
Шрифт:
– Я о том же. Будет исполнено, Эммануэль.
– Тебе все понятно?
– Да.
– Понятно, так и канай, Стерва, делай, что велели. Не фиг тебе здесь торчать, ступай по-хорошему...
– Только сейчас Эммануэль заметила застрявшнего на пороге убийцу.- Кого это там черти занесли?!
– спросила она.
В беспросветной черноте тревожно блеснули белки ее глаз.
– Ну, здравствуй, Эммануэль,- сказал Серафим.
– Ты, что ль, мать твою?
– Я.
– Серафим подошел к огромному черному столу.
– Как твои темные делишки, мать?
– Мои-то нехило, батюшка, - осторожно ответила хозяйка.
– Твоими проклятиями.
–
– И жива, и здорова... Тебе-то что?
– Да вот, зашел проведать.
– Ну?.. Поговаривают, стебешься ты убойно.
– Уже рассказали?
– А как же? Дэня и Шмон до сих пор костей не соберут.
Серафим улыбнулся.
– Перекусил хоть?
– спросила Эммануэль.
– Не успел.
– То-то у тебя взгляд как у волка. Сходи, голубчик, замори червячка. Там блюдо дня - шашлык из барана Хуртакова. Очень предприимчивый бизнесмен, шустрый такой, все хвалят. Ступай, подкрепи бестолковку.
– А что это ты меня сразу выпроваживаешь?
– А не фиг тут мне!
– проворчала Эммануэль.
– Чего приперся? Думаешь, я ни черта про тебя не знаю?
– Что ты знаешь?
– Поговаривают, тебя Лысый по всему Отвязному шмонает, угандошить норовит... А? Решил под мою крышу присосаться? Ни хрена у тебя не получится. Канай, покуда цел, сынок, и забудь, как сюда вошел.
– Чё ты такая шуганная сегодня, мать? Давай по-людски побазарим.
– Не о чем мне с тобой базарить. Тебя Лысый вот-вот в кастрюлю кинет, а я буду с тобой базарить? Ишь какой!
– Это я его кину в кастрюлю, а не он меня, - пообещал Серафим.
– Слушай, гаврик, я что, не знаю Лысого? Чего ты мне тут лепишь? Ступай, похавай бизнесмена, - может, реально кумекать начнешь. Хуртаков-то уж больно приличный был баран, поучись у него уму-разуму. Ты не пятилетний ребенок, чтобы такую туфту нести. "Я его суну в кастрюлю"!
– передразнила Эммануэль.
– Как будто зайцы рубают медведей. О дундук!
– Ты кого назвала зайцем, мать?!
– вспылил Серафим.
– Тихо-тихо! Искру тут мне не метай. Я всяких видывала, не ты первый, не ты последний. Лучше слухай, что я тебе скажу, пропавшая душа: Лысый - крутой чувак. Тебе до него не дорасти, как пчеле до слона. И не думай на него дрочить. Он как гнилое яйцо: на поверхности, кажись, ровное, гладкое - не подступиться, а долбанешь разок - такая трухлятина пойдет, щели затыкай - не заткнешь. Понял? Любой реальный чувак в этом городишке тебе скажет: не тронь Лысого - не провоняешь. А ты что ему вставил? Поговаривают, ты со Стукачом скорешился?
– Лысый не оставил мне выбора.
– Меня не трахает, кто тебе что оставил. Раз шмон пошел - затыкай амбразуру. Уж я-то его знаю, я-то его тухлую селезенку насквозь пронюхала. Думаешь, мне никогда не светило погреть Лысого в духовке?
– На три секунды Эммануэль мечтательно задумалась.
– О, еще как руки-то чешутся! Ан нет, мать мою! Сижу вот здесь, как паук, и не дрочу на кого не след. Знаешь почему? Потому что не прет мне, когда в моем кабаке разит тухлятиной. Потому что я реалистка, сынок: похоть держу на поводке. Чего и тебе желаю: пока не поздно, хватай хрен за уздечку. Может, и не кинут в кастрюлю.
– Поздно, Эммануэль. Я стерилизую Лысого.
– Го-го-го!
– театрально пропыхтела хозяйка.
– Я смеюсь: го-го-го! Любопытно, как ты его стерилизуешь?
– Лысый остался без бабы.
– У тебя, что ль, его лялька?
– У кого ж еще?!
Эммануэль злорадно
– Ништяк. Вот за это я тебя уважаю, мать твою! Короче, давай вот что...
– Она опомнилась и тут же взяла базар за поводок, от мгновенного проблеска энтузиазма не осталось и следа: - Ты меня не знаешь - я тебя не знаю, и оба мы с тобой неизвестные люди. Никакого гнилого базара о Лысом не было. Ты меня не видел - не слышал...
– Эммануэль..
– Знать тебя не желаю!
– Может, для меня найдется какая халтура? Ладно, забудем про Лысого. Мне бы хоть кого-то замочить.
– Нету у меня для тебя работы. Понял? Своих убийц - как собак нерезаных. К тому же мне не светит впутывать себя в твои проблемы. У тебя свои гнилые делишки, у меня свои, вот, пущай так и остается. Я тебя уважаю, поэтому поди, схавай пайку шашлыка за счет заведения и канай из моего чертового кабака по-темному. Иначе завтра сам будешь как шашлык.
– Но...
– Иди, иди, сынок, погуляй. Твои идеи произвели на меня тошнотворное впечатление, появление - удручающее. Ступай же, дорогуша, не фиг тебе здесь ошиваться. Я все сказала.
Эммануэль, лишь на минуту давшая волю негативным эмоциям по отношению к Лысому, успела вовремя спохватиться, дернула за уздечку и поставила точку в этом темном разговоре. Ее черная натура почуяла опасность, она закрыла глаза, и Серафим тут же потерял хозяйку из виду.
– Ну, до свидания, - сказал Серафим, направляясь к выходу.
– Не хочешь по-хорошему - будем по моему.
Ответа не последовало.
– Скоро ты обо мне услышишь, - добавил он.
– Жди проблем, черномазая.
– Будь ласков, закрой дверь, - донеслось из черноты.
– Терпеть не могу света.
Серафиму не удалось оценить ни деловых, ни вкусовых качеств бизнесмена Хуртакова. Шашлык из барана он съел без малейшего удовольствия. Малодушие Эммануэль, не дерзнувшей довести отвращение к Лысому до конкретных действий, подорвало аппетит убийцы.
А бородатый певец на сцене Первого банкетного как ни в чем не бывало продолжал голосить:
– И врагу ни хрена не добиться, чтобы влипла твоя-а балда, криминальная столица, отмороженная братва!
Серафиму оставалось лишь одна отдушина: Маша Типовашеева.
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ОДИНОКОГО КИЛЛЕРА
Личная жизнь знаменитого убийцы по большей части проходила на семиспальной кровати, приспособленной скорее для группового секса, нежели для стабильных семейных отношений. На протяжении последних лет Серафим имел довольно беспорядочные половые связи, отмеченные бурными, продолжительными совокуплениями и развратными действиями. Профессия киллера обрекла его на одиночество. Все семьи, которые он пытался завести, были поголовно ликвидированы в ходе бесконечных наездов конкурирующих преступных группировок или в результате внутрисемейных разборок. Так что со временем Серафиму пришлось свыкнуться с положением бобыля, купить кровать для группового секса и пуститься во все тяжкие. В инструкции по применению кровати было написано: "Станок для растления несовершеннолетних", однако на таком сексодроме без проблем могли расчитывать на половое удовлетворение шесть-семь взрослых, достаточно упитанных тел вместо десятка рекомендуемых фирмой-изготовителем школьниц-батончиков.