Стечение обстоятельств
Шрифт:
«Нужно идти, нужно, нужно», – прошептал он, тряхнул головой, прогоняя наваждение, и перешёл проспект.
Дома, заворчав недовольно, вернулись на свои места.
В лифт он вошёл с гламурной девушкой, с той самой, с которой уже ехал утром. В руке у неё была банка «Отвёртки». Надменность с её лица исчезла, глаза поблёскивали.
«Расхумарилась», – подумал Фёдор и развязно ухмыльнувшись, подмигнул девушке.
– Ты к инкубам, как относишься, сос…соседка?
– Я ко всем людям хорошо отношусь. Все люди достойны уважения, – она не сдержала икоты.
– То-то и оно, что к инкубам у нас толерантность, – согласно кивнул головой Фёдор. – Мой этаж. Прощай, красавица.
Девица глянула на него с явным
Дверь ему открыла жена, она говорила по телефону. Сказав в трубку: «Натуля, секунду подожди», она, закрыв телефон рукой, пытливо взглянула на мужа. Федор, скидывая туфли, сказал:
– Меня уволили, деньги отняли грабители.
Жена поджала губы, бросив: «Котлеты в сковороде, хлеба нет», ушла на кухню.
Федор переоделся домашнюю одежду, прошёл в гостиную, щёлкнув пультом, лёг на диван. На экране шла дискуссия о правах геев. «Боролись» двое, оба немолодые, ухоженные. Один говорил о немыслимых страданиях сексуальных меньшинств, живущих под игом злобных гомофобов, другой слабо отбрыкивался. Ведущий, нервно потирая руки, радовался, как дитя. «Оба голубые, – пробормотал Фёдор, – да и ведущий нежненький». Глаза его стали смыкаться и он под бормотание телевизора задремал.
Дёрнувшись, как от удара тока, он через некоторое время открыл глаза, проговорив ошалело:
– На работу? Встаю, встаю.
Часы показывали четверть двенадцатого. Через минуту он понял, почему проснулся: над его головой натужно ворчал перфоратор. Фёдор лежал, глядя в потолок долгие десять минут – перфоратор работал. После, резво вскочив с дивана, он сходил на балкон, взял стремянку, и вернулся с ней в прихожую. Взобравшись на стремянку, пошарив рукой в глубине антресоли, он нащупал полотняный мешочек, взял его и прошёл с ним в туалет. Сев на унитаз, он развязал мешок и достал из него пистолет. Это был «Вальтер», трофейный, не сданный его дедом властям. Его хранил отец Фёдора, хотел сточить боёк, тянул с этим, умер, оставив оружие сыну. Пистолет был смазан, полная обойма была при нём.
– Ты куда? – спросила жена, когда Фёдор набрасывал на себя куртку.
– Душно мне, подышать схожу, – ответил он и вышел из квартиры. Он поднялся на следующий этаж и позвонил в дверь. Перфоратор умолк, тихие шаги прошлёпали к двери, глазок затемнился. Фёдор приложил ствол к глазку и выстрелил. Выстрел эхом метнулся по этажам, открылась соседняя дверь, пожилая женщина испуганно спросила у него:
– Что за грохот?
Он, улыбаясь, навёл на неё пистолет, сказав: «Пуф-ф». Женщина испуганно захлопнула дверь.
Жена стояла в прихожей, она плакала.
– Зачем, Федя? – прошептала она.
– Стечение обстоятельств, - пробормотал он, прошёл в гостиную, свалился на диван и в один миг заснул. Во сне он улыбался. Снилась ему старая дача, покойная бабушка Варя в цветастом фартуке и сползших на нос очках. Она в медном тазике варила малиновое варенье, а он, пятилетний, сидел за столом и с аппетитом поглощал пенку от варенья с горячей ватрушкой.
Третье счастье Ширали
Ширали закончил работу только в начале двенадцатого часа ночи. Ступени подъездов и пандусы были им очищены от наледи и посыпаны песком, переполненные контейнеры в боксах под мусоропроводами он поменял на порожние, очистил урны у подъездов. «Вымыв» руки чистым снегом с капота чьей-то машины, он подошёл к подъезду и, наконец, с наслаждением закурил.
Морозило. Сыпал редкий снежок. Ширали курил и задумчиво смотрел на окна одинаковых высоток, в которых кое-где мерцали, меняя цвета, новогодние электрические гирлянды. Ему ужасно не хотелось сейчас идти в городок строителей, где он проживал в бытовке с четырьмя земляками узбеками. С тоской представлял он себе тесный прямоугольник бытовки, со стойким запахом пропотевших мужских тел, сырой обуви, спецовок, вечно пригоравшего плова на самодельной плите, двухъярусные полати с отсыревающими за день матрасами и унылые лица земляков с всегдашними разговорами о родине и новостях оттуда.
Он стал думать о том, что через день наступит последний день уходящего года и у строителей будет короткий рабочий день. А это означало, что отдохнуть не удастся, потому что его молодые непутёвые соседи по бытовке, холостяки Зейнатулла и Ислам приготовят плов и затеют проводы старого года с водкой и пивом. Лишь к полуночи они поедут встречать Новый год на Невский проспект, где можно будет встретиться с земляками и многочисленными родственниками.
Вернутся они под утро, и, наверное, культурную программу закончат вызовом проститутки. Вызовут, как обычно одну на двоих – так выходило дешевле. За занавешенным рваной простынёй углом, мужчины будут вскрикивать, постанывать и ругаться по-русски, всё произойдёт быстро и скоротечно. Приходящие женщины не скажут ни слова, придут и уйдут молча. После них в бытовке на некоторое время оставались чужие запахи, но они быстро съедались запахами сырой одежды и сушащихся носков. Когда женщина уходила, весельчак Ислам снимал простыню, и друзья укладывались спать, но ещё долго беседовали и даже иногда пели.
Летом Ширали с соседом по полатям, пятидесятилетним сварщиком Наримоном, когда к землякам приходили проститутки, выходили переждать на улицу, но зимой, наработавшись на морозе и, пригревшись под тряпьём и одеялом, сил встать и выйти на холод не было.
Наримон на правах старшего совестил Зейнатуллу и Ислама за недостойное поведение, но друзья с неудовольствием отмахивались от него. Однажды после очередного прихода распутной женщины, терпение у Наримона кончилось. Он грубо накричал на Ислама, стал попрекать его, но тот только скалил зубы, цедя нагло: «У меня помидоры опухают, понимаешь, дядя? Я молодой, терпеть долго не могу. Хочешь, чтобы помидоры дынями стали и лопнули?
Рассвирепев от такой наглости, Наримон кричал: «Позоришь своё имя! Ты не лучше этих грязных распутных женщин. Ты не мусульманин, потому что забыл об уважении к старшим, делаешь непотребное там, где ешь хлеб, уподобляешься псам, которые сношаются на улицах». Ширали поддержал Наримона, и стычка чуть не закончилась дракой. После этой стычки разговаривали они с земляками только в силу необходимости.
Индустрия грязных утех в районе была хорошо отлажена и доступна. Огромная масса мужчин строителей из Средней Азии стала лакомым и доходным куском для ловких и инициативных дельцов-сутенёров. Начальство жилищных контор поначалу пыталось бороться, заставляя дворников сдирать с фонарных столбов многочисленные объявления: «К вам – к нам. 24 часа» с женскими именами и телефонами. Но борьба была неравной, и почин начальства тихо заглох. С некоторых пор появились объявления краской прямо на асфальте, со словами «Хорошие девушки» на узбекском языке.
Ширали всегда были отвратительны продажные женщины, не нравились ему пьющие и курящие женщины, но в этом огромном городе это не считалось постыдным: по улицам ходили совсем молодые курящие девушки с бутылками пива. Сам он изредка позволял себе выпить банку холодного пива летом, но от сигарет отказаться не мог, стараясь курить мало: скромный бюджет не позволял ему исполнять даже эти скромные желания.
Четверть своего заработка он отсылал на родину брату инвалиду, у которого было трое детей. Жены и детей у него Ширали не было, мать с отцом умерли. К сорока годам он познал двух женщин. С первой женой, погибшей в автокатастрофе, он прожил год, детей с ней не нажил, со второй прожил чуть больше трёх лет. Из этих трёх лет, год они прожили в любви и радости, но следующие два года на нервах из-за возникших неприятных обстоятельств.