Стеклянная клетка. Автоматизация и мы

Карр Николас Дж.

Но машины одновременно и безобразны, и мы чувствуем в них угрозу всему, что нам дорого. Они могут дать силы человеку, но обычно ее присваивают себе промышленники и банкиры, ибо они владеют хитроумными устройствами, а не наемные работники. Автоматы холодны и абсолютно покорны. Если роботы вносят что-то человеческое в чуждый нам космос, то они же привносят что-то чужеродное в наш человеческий мир. Математик и философ Бертран Рассел сжато сформулировал эту мысль в своем вышедшем в 1924 году эссе: «Машинам поклоняются, потому что они красивы, и ценят, поскольку они умножают нашу силу; их ненавидят, потому что они омерзительны, и испытывают к ним отвращение, поскольку они навязывают рабство» [6].

В комментарии Рассела присутствуют настороженность и противоречивость – машины-автоматы одновременно наши спасители и разрушители. Эта настороженность присутствует в отношении народа к фабричным машинам с самого начала промышленной революции, более 200 лет назад. В то время как большинство наших предшественников радовалось появлению механизированного производства, видя в нем символ прогресса и гарантию процветания, другие люди боялись, что машины отнимут у них работу и погубят их души. С тех пор история техники – серия быстрых, часто сбивающих с толку изменений. Благодаря искусству наших изобретателей и предпринимателей едва ли не каждое следующее десятилетие знаменовалось появлением все новых и новых автоматов. Однако наше двойственное отношение к этим сказочным творениям собственных рук и умов оставалось на удивление постоянным. Всегда было такое ощущение, что, глядя на машины, мы видим в них, пусть даже весьма смутно, нечто такое, что свойственно нам самим, но чему мы не особенно доверяем.

В фундаментальном труде, гимне свободному предпринимательству, книге «Богатство народов», [5] вышедшей в 1776 году, Адам Смит вознес хвалу великому разнообразию «весьма хороших машин», которые устанавливаются предпринимателями на фабриках и заводах ради «облегчения и уменьшения труда». Смит пророчествовал, что механизация, дав возможность «одному человеку выполнять работу многих», резко повысит производительность труда в промышленности [7]. Владельцы предприятий получат большую, чем раньше, прибыль, которую пустят на расширение своей деятельности, строительство новых заводов, приобретение новых машин, наем большего числа работников. Сокращение количества человеческого труда, которое станет возможно благодаря машинам, не принесет вреда людям, так как в долгосрочной перспективе приведет к увеличению числа рабочих мест.

5

Смит А. Богатство народов. М.: Поппури, 2010.

Многие мыслители подхватили и расширили утверждения Сми– та. Они предсказывали, что вследствие более высокой производительности механизированного труда станет больше рабочих мест, увеличится число профессий, зарплаты начнут расти, а цены на продукцию – падать. У рабочих заведутся свободные деньги, которые они смогут потратить на приобретение продукции собственной фабрики, а это позволит использовать еще больший капитал для развития промышленного производства. Таким образом, по расчетам экономистов, механизация позволит запустить добродетельный круг, следствием чего станет ускорение экономического роста общества, увеличение его богатства, а людям механизация, выражаясь словами Адама Смита, принесет «удобства и роскошь»[8]. Этот взгляд на технологию, по стечению обстоятельств, подтвердился на ранней стадии индустриализации и стал неотъемлемым фрагментом экономической теории. Идея покорила сердца не только ранних капиталистов и их ученых собратьев. Многие общественные реформаторы от души приветствовали механизацию, надеясь с ее помощью покончить с нищетой и рабским положением рабочих.

Экономисты, промышленники и реформаторы могли позволить себе роскошь заглядывать в далекое и прекрасное будущее, но у рабочих, увы, такой возможности не было. Даже временное сокращение количества труда могло представлять реальную и непосредственную угрозу их жизненному уровню. Появление на предприятиях множества машин лишило массу людей работы и заставило остальных поменять увлекательную квалифицированную работу на механическое перемещение рычагов и надавливание на педали. Во многих районах Британии в XVIII – начале XIX века квалифицированные рабочие ломали и портили новое оборудование, чтобы хоть таким способом защитить свои профессии, труд и общины. «Порча машин» (было названо это движение) – не просто покушение на технический прогресс. Это была попытка ремесленников защитить и сохранить привычный образ жизни, который целиком и полностью зависел от их ремесла, а также свою экономическую и гражданскую самостоятельность. «Если ремесленники и не любили машины, – пишет историк Малкольм Томис, анализируя воспоминания современников о тех восстаниях, – то за положение, в какое они из-за них попали, а не потому, что машины несли с собой что-то новое» [9].

Движение сокрушителей машин достигло кульминации в восстании луддитов, продолжавшемся в 1811–1816 годах в промышленных графствах Средней Англии. Ткачи и вязальщики, боясь неминуемого разорения и полного уничтожения их домашнего ремесла, организовывали подпольные группы, которые хотели остановить распространение текстильных фабрик с их ткацкими станками и трикотажными машинами. Название этого ставшего легендарным движения – луддиты – произошло от фамилии лестерширского противника машин Неда Лудда. Под покровом ночи они проникали на фабрики и ломали оборудование. Для борьбы с луддитами правительство в конце концов использовало армию. Восстание жестоко подавили. Тысячи ремесленников были убиты или брошены в тюрьмы.

Несмотря на то что луддитам и их единомышленникам удалось несколько затормозить распространение механизации, остановить прогресс они не могли. Машины очень скоро заняли господствующее положение в промышленности, и сопротивляться их внедрению было абсолютно бесполезно. Рабочие смирились с новыми технологиями, хотя и сохранили недоверчивое отношение к ним.

Через несколько десятилетий после того, как луддиты проиграли свою безнадежную войну, Маркс дал яркое описание глубокого раскола во взглядах общества на механизацию. В своих сочинениях он часто наделял заводские машины демонической, паразитической волей, рисуя их как «омертвленный труд», который «без остатка высасывает из работников жизненные соки». Рабочий становится «всего лишь живым придатком» «безжизненного механизма» [10]. В мрачном пророчестве, датированном 1856 годом, Маркс писал: «Все наши изобретения и прогресс привели к наделению материальных сил интеллектуальной жизнью и оглупляющему превращению человеческой жизни в материальную силу» [11]. Но Маркс, как утверждал специалист по средствам массовой информации Ник Дайер-Уитерфорд, также с большой похвалой отзывался о машинах как о средстве «освобождения» [12]. «Современная техника, – говорил Маркс, – обладает чудесной способностью облегчать труд и делать жизнь более плодотворной» [13]. Освобождая работника от узкой специализации труда, машины способствуют «полному развитию человеческой личности», помогают человеку выступать в «разнообразных социальных ролях» [14]. Именно в рабочих руках техника перестанет быть орудием угнетения. Наоборот, она станет залогом возвышения человека и его разностороннего развития.

Идея о том, что машины – освободители человечества, к концу XIX века крепко овладела умами передовых представителей западной культуры. В напечатанной в 1897 году статье, полной восхвалений в адрес механизации американской промышленности, французский экономист Эмиль Левассер восторженно отзывался о благах, которые новая технология несет «работающим классам». Механизация привела к росту заработной платы и снижению цен на товары, что существенно повысило благосостояние трудящихся. Благодаря ей были перестроены заводы и фабрики. Они стали чище, светлее и в целом более привлекательны, чем дьявольские темные предприятия первого периода промышленной революции. Но самое важное – это повышение квалификации рабочих. «Их обязанности, – отмечал Левассер, – стали менее обременительными, ибо машины делают все, что требует приложения большой физической силы; рабочий, вместо того чтобы работать мышцами, стал надзирателем, использующим свой разум». Однако он признавал, что рабочие тем не менее были недовольны: «Они винят машины в том, что те требуют такого повышенного внимания, что это буквально сводит их с ума. …Рабочие обвиняют механизацию в том, что она превращает в машину и человека, заставляя его ежесекундно повторять одни и те же монотонные движения». Тем не менее Левассер отметает эти возражения как проявления невежества и непонимания своего блага [15].

Некоторые творческие личности и интеллектуалы, считавшие, что умственный труд выше производительного физического труда, связывали механизацию с идеальным будущим. Оскар Уайльд в эссе, опубликованном приблизительно в то же время, что и статья Левассера, предрекал день, когда машины не только облегчат тяжкий физический труд, но и полностью его упразднят. «Весь неинтеллектуальный труд, монотонная, скучная работа, обязанности, связанные с жутким перенапряжением и невыносимыми условиями, – все это ляжет на плечи машин, – писал он. – Будущее человечества зависит от рабства машин и механизмов». То, что они станут рабами людей, представляется Уайльду конечным выводом человеческой истории. «Нет никакого сомнения в том, что именно в этом заключается будущность механизации, и точно так же, как деревья растут, пока хозяин поместья спокойно спит, человечество будет забавляться и предаваться просвещенной праздности. А ведь именно в этом, а не в изнурительном труде заключается его цель – производить изящные вещи, читать превосходные книги или восторженно созерцать прекрасный мир, пока машины будут выполнять столь же необходимую, сколь и неприятную работу» [16].

Великая депрессия 30-х годов несколько умерила восторги энтузиастов. Экономический крах породил бурные протесты в адрес машинного века, восторженно прославлявшегося в 20-е годы. Профсоюзы и религиозные объединения, воинствующие литераторы и отчаявшиеся граждане – все ополчились против машин, уничтожающих рабочие места и их владельцев. «Не машины и не механизмы породили феномен безработицы, – писал автор нашумевшего в те годы бестселлера “Man and Machines” (“Люди и машины”), – но именно они превратили безработицу из легкого раздражающего недоразумения в истинное бедствие человечества. …Чем лучше мы научимся производить, тем хуже мы будем жить» [17]. Мэр калифорнийского города Пало-Альто написал письмо президенту США Герберту Гуверу, заклиная его принять меры противодействия в отношении «чудовища Франкенштейна», технологического монстра, бича человечества, который грозит «пожрать нашу цивилизацию» [18]. Временами и само правительство нагнетало подобные страхи. В докладе, изданном одним из федеральных ведомств, заводские машины были названы вещами, «опасными, как дикие звери». Бесконтрольное шествие прогресса, писал автор доклада, обезоружило общество в борьбе с его негативными последствиями [19].