Стеклянная Крепость
Шрифт:
— «И что дальше?» — подумал Гаррик, внезапно снова ощутив тяжесть будущего. Сбежать было так приятно, что он не думал наперед.
Рядом с маршрутом, который выбирала Птица, упало дерево. Из его ствола выросла дюжина молодых деревцев высотой по колено. Пробегая мимо, Гаррик все меньше убеждался в том, что это было не просто дерево, которое росло на земле и тянуло свои ветви вверх. Несколько сгустков — лягушки? Насекомые? — соскользнули со ствола в воду. Если бы они не двигались, Гаррик подумал бы, что это бугорки на коре.
— Птица? — сказал Гаррик вслух. — Откуда ты?
— Я родом отсюда, Гаррик, — ответила Птица. — Мой народ ровесник самой земли, он возник, когда горные породы кристаллизовались из магмы. Мы жили в пузыре в скале, мы все вместе. Когда скала раскололась, через большее количество веков, чем вы можете себе представить, мы продолжали жить в том, что теперь стало пещерой. Мы могли бы рассредоточиться, но не сделали этого, потому что это означало бы быть отделенными от наших собратьев.
Она рассмеялась — отчетливый кудахчущий звук, который Гаррик слышал раньше. В этой туманной глуши он прозвучал как предсмертный хрип.
— Пещера была где-то поблизости? — спросил Гаррик. Его не волновал ответ; он заговорил инстинктивно из-за внезапного повышения эмоциональной температуры. Он задал, как он надеялся, нейтральный вопрос, чтобы дать Птице возможность сменить тему. Гаррик сделал бы то же самое из вежливости, если бы разговаривал с человеком, которого он плохо знал.
— Я была другой, — ответила Птица, очевидно, проигнорировав вопрос. — Человек мог бы назвать меня дерзкой, но мы не люди. Для моего народа и для меня самой, Гаррик, я была сумасшедшей.
Дождь прекратился, и солнце представляло собой широкий яркий круг на голубовато-сером небе. Птица порхала над ручьем, слишком широким, чтобы перепрыгнуть его. Вода была черной и непрозрачной. Гаррик попробовал ее своей ногой; Донрия просто пошла через него.
Гаррик последовал за ней, чувствуя себя немного смущенным. Вода была слегка прохладной и глубиной всего по щиколотку. Он не знал, что может обитать в таком ручье.
— Я ушла в глубину пещеры, — продолжала Птица. — Эта форма, которую я сейчас имею...
Оно затрепетала своими прозрачными крыльями.
— ... но, я могу принять любую форму, какую захочу. Я следовала по трещине в скале, пока не превратилась в лист хрусталя, к которому с обеих сторон прижимался гранит. Видите ли, я хотела испытать разлуку. Я была безумной.
Губы Гаррика не должны были пересохнуть в этом промозглом воздухе. Ему все равно пришлось их облизать.
— Я едва могла чувствовать своих людей, — продолжила Птица. — Они скучали по мне, но не возражали против моего выбора. Мой народ не принуждал: они были частью космоса и жили на своем месте и по-своему. У них не было власти, потому что использовать ее было бы неуместно и, следовательно, безумно. Как безумна я.
— Была, — сказал Гаррик. Он не усилил значение этого слова и не сделал особого акцента на том, как Птица использовала прошедшее время, обращаясь к своему народу.
— Прежде чем я решила вернуться в пузырь к своим собратьям, моим родственникам по рождению, моим другим «я», — продолжила Птица, — прибыли два волшебника. Мой народ проигнорировал их, продолжая созерцать космос и свое место в нем. Волшебники убили их и забрали их тела, чтобы использовать в своем искусстве.
Гаррик снова облизнул губы. — Мне очень жаль, — сказал он. Когда вам рассказывают об ужасе, слова могут и не оказать реальной помощи жертве; но слова и голая правда — это все, что было. — Кто были эти волшебники?
— Они были не от мира сего, — ответила Птица. — Они не были людьми; они даже не были живыми в том смысле, в каком люди оценивают жизнь. Они пришли и убили моих людей, а потом ушли с нашими хрустальными телами. Я хотела ощутить разлуку. Вот уже пять тысяч лет я знаю только разлуку.
Она снова издала свой ужасный дребезжащий смешок. — Стоит ли удивляться, что я сумасшедшая? — спросила она.
Легкий ветерок, приносящий легкий привкус корицы, колыхнул стоячую воду по обе стороны, ненадолго очистив воздух. Впереди виднелась сплошная полоса тростника, вздымавшаяся на десять-двенадцать футов в воздух. Стебли были толщиной с палец крупного мужчины, а кора покрыта чешуйками. — «Нам придется обойти», — подумал Гаррик; но Птица вспорхнула в тростник, лавируя между близко расположенными стеблями.
Донрия без колебаний продолжала идти вперед, врезаясь в стену растительности, ломая тростники, как множество грибов. Либо в этом месте не было штормов — а Гаррик, теперь, когда он подумал об этом, не испытал ни одного, — либо эти растения выросли в полный рост за день или два. Возможно, и то, и другое было правдой.
— Птица, — сказал он вслух. — Ты помогла мне сбежать от Торага. Если я смогу тебе помочь, я сделаю все, что в моих силах.
— У меня есть цели, Гаррик, — ответила Птица. — Твое выживание соответствует моим целям. Я не человек.
В двух шагах от тропинки росло растение, ствол которого был похож на ананас с четырьмя листьями, спускающимися с верхушки и стелющимися по земле. Птица села на него и повернула свою хрустальную головку, чтобы снова посмотреть на Гаррика.
— Однако спасибо тебе за то, что относишься ко мне так, как, если бы я была человеком, — сказала Птица. — Это не имеет значения для моего народа, но это хорошо говорит о тебе и твоей расе; и, возможно, это все-таки важно для меня. После стольких лет одиночества я больше не принадлежу полностью к своему народу.