Стеклянный ангел
Шрифт:
Ну, тут я сразу и поняла: не будет мне никакого юридического. Домой придется в свою мухосрань побитой собакой ехать.
А он мне:
– Садитесь, Разумовская, берите билет.
Я села и на него глаз не могу поднять. Взяла билет, руки трясутся.
Готовьтесь, говорит. Полчаса вам на подготовку.
С трудом вчиталась в билет. Два вопроса знаю прекрасно, а вот по третьему не могу ничего вспомнить. В голове как будто ластиком стерли.
Не знаю, сколько там прошло - полчаса или час?
Позвал он меня отвечать.
Села, взяла себя
– Хорошо, говорит, отвечайте на третий вопрос.
А я смотрю на него, пытаюсь хоть что-то вспомнить, хоть что-то сказать, и не могу.
И тут у меня слезы из глаз полились сами собой. А ведь никогда до этого не плакала, и сейчас никогда не плачу. Но тогда что-то во мне перевернулось. Как представила эту дорогу домой, эту жизнь без надежды.
Он черкнул что-то в экзаменационном листе и холодно так, равнодушно говорит:
– Идите, Разумовская, вы свободны.
Вышла я, в коридоре уже нет никого, все разошлись. Шаги мои эхом по пустому зданию раздаются.
Доплелась еле до выхода, а здесь свежий воздух, ветерок такой ласковый, деревья шумят, и лето… Я пока готовилась, ничего этого не замечала, а теперь вроде как все, некуда спешить. Села я прямо на ступеньки, посидела немного. А потом гляжу, а в ладони все еще лист экзаменационный зажат. Я его разгладила на коленке, взгляну, думаю, может, хотя бы тройку поставил - не двойку. Так не хотелось совсем уж с позором возвращаться.
Смотрю и глазам своим не верю! Он мне пятерку поставил! Представляешь?! Пятерку! Я вскочила и бегом по улице! Сама не знаю куда! Бегу, бегу, сердце колотится… Неужели, думаю, поступила? Неужели, поступила? Поступила… Через два дня списки вывесили, и моя фамилия значилась в числе пятнадцати зачисленных.
Я его потом иногда в коридоре встречала, здоровалась. Но он никогда не отвечал мне и не взглянул ни разу. А на третьем курсе стал вести у нас лекции по праву. Я тихонечко сидела на своей последней парте. Я вообще тогда старалась не высовываться. Однокурсники мои меня в свою компанию не брали, да я не очень-то и стремилась. Соблюдала дистанцию… Знала свое место…
И вот на первой лекции он задает вопрос аудитории. Действительно, сложный вопрос. Все молчат. А он усмехается. Так, словно и не сомневается, что никто из присутствующих не ответит.
И тогда я со своей последней парты тихо сказала ответ. Просто так совпало, что я его знала.
Все немедленно обернулись, и он так внимательно поглядел на меня. Не знаю, вспомнил ли он, как поставил мне на вступительных пятерку?
Кто это у нас такой умный, спрашивает, ну-ка, повторите, что вы сказали. Только встаньте, встаньте! Мы все хотим вас видеть!
Я встаю, ноги дрожат, лицо просто пламенем горит.
А он выслушивает
И с тех пор так у него и повелось: на каждой лекции он задавал сложный вопрос. И всегда смотрел на меня. И все смотрели. Мне приходилось отвечать. Я, конечно, старалась. Горы литературы перелопатила, ночами не спала. И, знаешь, почти никогда не ошибалась.
На четвертом он взял меня к себе на кафедру, и потом так и держал рядом.
Сам поднимался, и я с ним. И работа благодаря ему, и все остальное…
– Так ты из благодарности с ним трахаешься, – неожиданно даже для самого себя сказал Миша. Видимо, коньяк дал о себе знать. Он тут же очень пожалел о сказанном, но было поздно.
– Пошел вон, – сказала Жанна, – немедленно пошел вон.
Миша встал. И она встала.
Они стояли и смотрели друг на друга.
Ему показалось, что она сейчас ударит его.
Но она просто отошла к окну.
– Я насчет расследования хотел поговорить, - тихо сказал Миша.
– Что там с расследованием? – устало проговорила Жанна. Миша видел, что слова даются ей с трудом. Он обидел ее. Как он мог, придурок…
– Понимаешь, там открылись новые сведения.
– Что там нового могло открыться?
– Есть две женщины, которые могут быть причастны к убийству… Одна из них, наверняка, могла свести счеты с этим директором школы.
Жанна усмехнулась:
– Для того, чтобы убить человека, нужен мотив. Веский мотив. И возможность, в том числе и физическая. Ты считаешь, что одна из этих женщин могла вот так, запросто, убить мужчину?
– Мне кажется, что мотив мог быть и у одной, и у другой. Я еще толком не разобрался, но…
– Вот когда разберешься, - прервала его Жанна, - тогда и поговорим. А теперь, иди, пожалуйста, домой. Мне нужно лечь.
Миша подошел к ней, прикоснулся к ее плечу, не решаясь обнять.
– Можно я останусь? Я не буду тебе мешать.
– Нет, нельзя.
От замерзшего окна веяло холодом, и от нее веяло холодом.
– Прости меня… Я не хотел этого говорить, просто приревновал.
Она подалась назад, прижалась к нему спиной. Он повернул ее к себе и поцеловал.
Она отстранилась, посмотрела ему в глаза, погладила по щеке:
– Иди… Я очень устала.
– Можно, я останусь?
– Нет, Миша, иди.
– Ну, пожалуйста.
– Нет, я устала. Лягу спать.
Он снова потянулся к ней, но она мягко отстранилась:
– Уходи, Миша.
Он вышел из ее квартиры, но еще долго сидел на ступеньках, ждал - вдруг позовет.
Скрежетал лифт, хлопала форточка, ступеньки были холодными, но он ничего этого не замечал. Ждал, что откроется дверь, и она окликнет его.
Когда ночными улицами он возвращался домой, ветер пронизывал его насквозь, и его бедное глупое сердце тоже пронизывала насквозь непонятная незнакомая ему прежде боль.