Стеклянный мост
Шрифт:
Однажды я срезала шпинат на грядках за домом — вдруг он, как из-под земли вырос. Было жарко, конец июля. Деревенская работа пришлась мне по душе больше, чем я думала. Сперва мне доверяли нехитрые дела: прополоть огород, задать корм курам, вымести сарай; потом стали брать в поле, я привыкла ходить в кломпах, ухаживать за коровами, притерпелась к запаху навоза. Куда тяжелее было мне по вечерам, когда закрывалась дверь моей каморки. В тесном, темном закутке я чувствовала себя вещью, запертой в шкафу. Это ощущение преследовало меня во сне.
— Наконец-то застал тебя одну, — сказал Рулофс.
— Решил помочь мне нарезать шпинат?
— Я-то рассчитывал
— Увы и ах! У меня полно работы в огороде.
Продолжая щелкать ножницами, я подтолкнула корзину вперед.
— А я бы не прочь поработать с тобой где-нибудь на сеновале.
Он подошел ко мне так близко, что я была вынуждена выпрямиться во весь рост.
— Зачем ты занимаешься подпольной работой? — спросила я.
— Обожаю евреечек.
— Я так и думала.
— Мне приятно рисковать ради них.
— Это я тоже заметила.
— Где хозяева?
— В поле. Хочешь — позову?
Он засмеялся своим отрывистым хохотком, который, как мне бросилось в глаза еще при первой нашей встрече, сопровождался судорожным подергиванием плеч.
— Они все равно не услышат.
Он попытался обнять меня.
Я рванулась к коровнику, схватила с тачки вилы и повернулась к нему. Он по-прежнему стоял между тычинами, увитыми фасолью, спиной ко мне; продолговатые листья веночком легли ему на шею. И тут я поняла, куда устремлен его взгляд. К ферме подъезжал грузовик с немецкими солдатами; шофер сбавил скорость и затормозил у ворот. Рулофс попытался принять непринужденный вид — руки в карманах, голова чуть склонена набок, — но я чувствовала: он в панике. Четверо солдат в касках, сидевшие в кузове, как по команде, повернули головы в нашу сторону. Собака выскочила из конуры и залаяла, куры взбудораженно клевали что-то во дворе — ничто больше не двигалось между немцами и нами. Солнце палило, не было ни ветерка.
Один из солдат вышел из машины и направился к нам; он снял каску, расстегнул ворот френча и шагал размеренно, без спешки. Тропинка, по которой он приближался, была длиной метров тридцать. Тут я увидела, что Рулофс поднял корзину со шпинатом и, пригнувшись, идет по полю. Солдатские сапоги буравили в песке впадинки, которые тотчас же затягивались. Когда он подошел ко мне, каблуки его покрытых пылью сапог щелкнули. Он спросил, не найдется ли у меня попить — воды или молока. Это было бы sehr liebenswurdig [9] с моей стороны, добавил он, потому что сегодня furchtbar heiss [10] . Он снял фляжку с ремня и протянул мне. Я кивнула головой, будто смысл его просьбы дошел до меня только теперь.
9
Очень любезно (нем.).
10
Ужасно жарко (нем.).
В кухне я никак не могла найти то, что мне было нужно. Я искала молоко, а хозяева поставили бидон в ведро с водой. Я ощупью наливала флягу, чувствуя, как по рукам текут струйки, слыша, как звенят брызги на каменном полу. Половина пролилась мимо. Я наполнила фляжку до краев и обтерла ее.
Потом я смотрела, как они по очереди пьют в машине. Это тянулось бесконечно, и я принялась мести двор с таким ожесточением, что куры кинулись врассыпную,
Лишь после того, как машина скрылась за поворотом, Рулофс появился из-за тычин с фасолью. Лицо его посерело.
— Тоже хочешь пить? — спросила я.
— Кофе есть?
— У них всегда есть кофе.
На керосинке целыми днями грелся кофейник с мешаниной, которую я называла "деревенской смесью" и в которой преобладал цикорий. Лучше всего было пить ее, разбавляя теплым молоком. Я наполнила две чашки и села за стол напротив него.
— По-моему, он принял тебя за хозяина.
— Тебе нельзя здесь больше оставаться.
Он барабанил пальцами по голубой клетчатой клеенке.
— Если бы он заметил во мне что-нибудь подозрительное, они бы уже давно вернулись.
Я выглянула в окно. Все спокойно, наконец-то можно снять платок.
— Не верю я им. Вот увидишь, они вернутся.
— Но ведь документы у меня в полном порядке.
— Откуда мне знать, что они придумают. Может, начнут патрулировать здесь, на польдере. Теперь оставаться на ферме опасно. Я найду тебе другое место.
— А я успела привыкнуть к этому.
— Завтра же переправим тебя. Соберись пораньше. Сам я не смогу прийти за тобой.
— Вот и хорошо, — вырвалось у меня. Зря, конечно, я это сказала, подобные замечания только раззадоривали его.
— Ломаешься, значит! Принца ждешь, как я погляжу?
Он не спеша поднялся и утер лоб носовым платком.
Краска вновь залила его лицо, оно даже побагровело. Угольная плита еще не остыла — два часа назад на ней вовсю готовили, — к тому же сильный жар шел в кухню через дверной проем. Но мне здешняя духота не мешала. Разве сравнишь ее с жарким ночным удушьем в моей келье!
— А ты все-таки испугался, верно?
Я уже не боялась его, теперь я знала, что могу справиться с ним, нужно только не слишком показывать свою неприязнь.
— Если и испугался, так только за тебя. Ты же видишь, как я к тебе отношусь. А ты-то сама чего хочешь? Чтобы я, как ты говоришь, держался на расстоянии?
Он вышел из-за стола и хотел обнять меня.
— Не прикасайся!
Я схватила стул и, перевернув, заслонилась им. Мне давно не давала покоя мысль, что в тот злополучный вечер на проселке я должна была решительно отказаться от его помощи, ни в коем случае не брать у него ни документов, ничего вообще, и рассчитывать только на свои силы. Но как часто мы лишь задним числом понимаем, что в данной ситуации следовало вести себя так, а не иначе.
— Ладно, успокойся, — бросил он и направился к двери.
Рано утром за мной пришла Лиз. Так она назвалась. Рулофс предупредил, что пришлет за мной женщину ("Знаю я тебя".). Лиз решила, что лучше идти налегке, взяв с собой лишь самое необходимое. Дорожную сумку снова пришлось оставить.
Погода резко переменилась. Мы шагали к автобусной остановке, над нами нависало пасмурное небо. Было сыро от росы, и принесенная ветром прохлада приятно освежала после ночи, проведенной в моей каморке. Между тем Лиз показывала мне подорожник, крестовник, осот, мать-и-мачеху и другие травы, которые попадались на обочине, словно отправились мы в ботаническую экспедицию. По счастью, она не задерживалась возле них. Решительно заложив руки в карманы плаща, она шагала рядом со мной. На ногах у нее были сандалии и короткие шерстяные носки, а на мне — сношенные туфли, те самые, в которых я ползала по крыше.