Стена
Шрифт:
– Свободной?
– невесело усмехнулась Алевтина Олеговна.
– От чего свободной?
Молодой человек тоже усмехнулся, но - _весело_:
– От того, что в тумане увидите... Опять парадокс получается! Ну просто никуда без них...
Старик Коновалов кладку растил, а Павлик Топорин ему кирпичи подавал, раствор подносил. Ладно трудились.
– Хороший вы народ, мальцы, - сказал между делом Коновалов.
– _Интересно_, чем?
– спросил Павлик. Весь он был в цементном растворе - и майка, и джинсы, и руки, и лицо. Даже волосы слиплись - не разодрать.
– _Понимающий_, - со значением изрек Коновалов.
– Что же это мы понимаем?
– Что жить открыто надо. Был бы поэтом, сказал бы: распахнуто.
Павлик засмеялся.
– Говорят: распахнуто жить - опасно. Вместе с хорошим всякая дрянь залететь может.
– А голова на что? Глаза на что? Дрянь, она и есть дрянь, ее сразу видно. У тебя в доме двери - настежь, ты ее и вымети, не храни.
– Неплохая метафора, - оценил Павлик.
– Не метафора это никакая, - сердито сказал Коновалов.
– Житейское дело.
– А если житейское, чего ж не выметаем? Дряни накопили...
– А ты не копи.
– Совет принял. Но для меня что копить, что мести - все еще впереди. А сами-то вы как?
– Я, тезка, не копил. И сына тому учил, вот только...
– Не усек науку?
– Похоже на то.
– Почему?
– Понимаешь, тезка, мы в ваши годы такими же были - ну, сказано, распахнутыми. И Вовка мой, и Вовкины сверстники - тоже. Да только время штука страшная, сопротивляться ему - большая сила нужна. Тебе сейчас сколько?
– Семнадцать.
– Немало.
– Что вы! Нас детьми считают.
– Дураки считают. Но я не к тому. За семнадцать лет сколько заборов тебе понаставили? С первых шагов: туда не ходи, этого нельзя, сюда не садись, там не стой, того не делай, сего не моги - целый лабиринт из "нельзя", мудрено выбраться. Вот ты и привык осторожничать: как бы чего не вышло...
– Не привык я!
– И молодец, вижу! А другие вон привыкают, еще и обживаются... Меня раз в школу позвали, как ветерана войны и труда: мол, расскажите, Пал Сергеич, о вашем героическом прошлом. Сидят передо мной пионерчики - чистые, глаженые. Рассказываю я им о чем-то, а сам подмечаю: они меня-то слушают, а сами нет-нет да на учительницу косятся. Та в ладоши захлопает, они следом. Та сидит смирно - и они сидят. Дай, думаю, расшевелю, пусть посмеются. Война, она хоть и страшная гадина, а смешного тоже много было. А чего? Жизнь!.. Вспомнил я, как в сорок третьем, под Барановичами, фашист на нашу роту напал, когда мы спали. Не ждали нападения, разведка ничего не донесла, разлеглись кто как: кто одни сапоги снял, а кто и штаны с гимнастеркой. Лето, жара. Ну, фрицы и вмазали. Ротный орет: "Тревога? В ружье!" Мы - кто в чем был - автоматы в руки и в атаку... Так, босиком да в подштанниках, фашиста и отбросили. Вот ты рыгочешь сейчас, а пионерчикам тогда тоже весело было. Они - в смех, а учительница им: "Прекратить сейчас же! Как не стыдно! Война - это героизм, это каждодневный подвиг, и ничего смешного в истории товарища Коновалова я не вижу". Понял: она не видит. Значит, и они видеть не должны. И что ты думаешь? Стихли, заскучали... Жалко мне их стало - ну, до боли. Вырастут, что про войну нашу знать будут? Что она - каждодневный подвиг? Что мы - не люди, а какие-то каменные истуканы с памятников?.. Опять я не о том... Я к чему? Эти пионерчики уже застегнуты на все пуговицы. А дальше - больше. И их застегивают, и они ручонками помогают: так, мол, надо. Кому надо? Учительнице этой, мымре?.. Меня вон батька всего и учил: никогда не ври. Заставлять будут, а ты все одно не ври. Он сам по правде жил, да и я вроде... А тут - ты уж извини, тезка, - твоего деда назвать хочу. Может, не помнишь, давно дело было, чинил я Андрею Андреевичу его тачку, он рядом пасся. А тут ты бежишь: "Деда, деда, тебя к телефону". Ну, он и скажи, сердито так: "Я же тебя предупредил: всем говорить, что меня нет дома". Мелочь вроде, а тоже, знаешь, кирпичик...
– В стену?
– Павлик молчал-молчал, слушал коноваловский монолог, а сейчас прорвался с репликой.
– В нее, родимую! Я про заборы сказал, которые мы вашему брату ставим вот они-то в стены и вырастают. Вы - ребятки умные, уроки на лету схватываете, со временем такие стены выкладываете - только на цыпочках через них видать. Да и куда видать? Только вдаль, только в светлое будущее. А что рядом, по ту сторону стены - и на цыпочках не увидишь...
– Опять мы виноваты!.. Я ж вас так понял, что молодым стены - не помеха.
– Как не помеха? Помеха. Но фокус в тем, что вы их видите, а значит, и сломать поможете. И уж, конечно, новых не строить! Но для этого, тезка, молодым надо всю жизнь оставаться. Ты оглянись кругом: разве только твои дружки дело делают? Я вот с тобой. Вон еще моих ровесников сколько! И, как говорится, среднее поколение тоже в наличии... Да и сам посуди: не одни молодые страну нашу выстроили. Страна - не стена, ее построить куда тяжелее. А ведь стоит...
– И стена стоит.
– Точно!
– Коновалов любовно поглядел на стену, почти законченную уже, - ну, может, метров в пять просвет посередине остался, там Сенька Пахомов со стариком Подшиваловым в четыре руки трудились.
– Вон она какая...
Стена и вправду впечатляла. Массивностью своей, аккуратностью _штучной_ кладки, апокалипсической бессмысленностью впечатляла. Двери подъездов выходили в глухие кирпичные тупички, наглухо отрезавшие жильцов от мира. Разве что через стену - в мир, но для этого каскадерская подготовка требуется... И что характерно, с удивлением отметил Павлик, все строители оказались по одну сторону стены - как сговорились. У них-то _выход_ имелся: на набережную и - на все четыре стороны...
– А как же в школу?
– праздно поинтересовался Павлик.
– Ни пройти, ни проехать.
– Школа на сегодня отменяется, - сказал Коновалов.
– Считай, каникулы.
– Вряд ли. Из соседних дворов ребята придут. По набережной.
– Откуда ты знаешь: может, в соседних дворах такие же стены стоят...
– Верно!
– Павлик аж поразился столь простой догадке, почему-то миновавшей его суперумную голову.
И в это мгновение кто-то крикнул:
– Смотрите: пожар!
Из трех окон второго этажа школьного здания валил густой сизый дым. Вопреки здравому смыслу он не подымался к небу, не улетал к Москве-реке, сносимый ветром, - медленно и неуклонно сползал вниз, струился по земле, заполнил весь школьный двор, выплыл из ворот, из щелей в заборе, потек по асфальту к стене. Его прибывало все больше и больше; казалось, что он рождается не только в недрах школы, а конденсируется прямо из воздуха. Все во дворе стояли по пояс в дыму, и Павлик подумал, что кричавший ошибся: это был не пожар. Дым не пах гарью, он вообще не имел никакого запаха, он скорее походил на тот, который используют в своих мистификаторских фокусах падкие на внешние эффекты цирковые иллюзионисты. И еще туман - он походил на обыкновенный ночной туман, обитающий на болотах, в мокрых низинах, а иной раз и на кладбищах. Туман этот легко перевалил через стену, вполз в раскрытые настежь двери подъездов, а там - можно было догадаться!
– вором проник в замочные скважины, просочился в поддверные щели, обосновался в квартирах. Вот он уже показался в форточках, в открытых окнах, но - опять же вопреки здравому смыслу!
– не потек дальше, не завершил предписанный физическими законами круговорот, а повис на стене дома перед окнами множество уродливых сизых нашлепок на крашенной веселенькой охрой стене.
Дом ослеп.
– Не хотел бы я проснуться в собственной постели, - философски заметил Павлик.
– О своих подумал?
– О деде.
– Да-а уж...
– неопределенно протянул Коновалов.
– Страшновато, тезка?
– Малость есть.
– А деду - вдесятеро будет. Он ведь _не знает_.
– Что же делать?
– Вопрос.
– Нам всем надо было быть там...
– Кроме меня, - грустно сказал Коновалов.
– У меня бояться некому...
Алевтина Олеговна закрыла окна химического кабинета, в последний раз оглядела его. Все чисто, пробирки, реторты, колбы вымыты, реактивы - на своих местах, газ отключен, вода перекрыта. Можно уходить.
Тумана в кабинете совсем не было. Отводные резиновые трубки вывели его из окна - весь, без остатка.
Алевтина Олеговна заперла кабинет, спустилась по лестнице, повесила ключ на положенный ему гвоздик в шкафчике над сладко спящей сторожихой. Сторожиха почмокала во сне губами, улыбнулась чему-то. Через час она проснется, дозором пройдет по этажам, сдаст сменщице ночное дежурство и уедет домой - в другой район необъятной столицы. Там, конечно, тоже есть свои школы, а в них - Алевтина Олеговна усмехнулась - свои Алевтины Олеговны. Интересно: что они сегодня ночью делали?..