Стена

Абэ Кобо

— Это правда? Если в самом деле правда, то лучше я ничего не буду отвечать.

— Почему?

— Ах, опять это ваше «почему». Сами должны бы понять.

Ёко-манекен потупилась, всем своим видом показывая, как ужасно она огорчена. Тоска ее была безысходной, она так и стояла, не поднимая головы. Он непроизвольно взял ее за подбородок, и Ёко-манекен вдруг превратилась в настоящую Ёко.

— О-о, Ёко... А ведь я даже не представлял себе, что ты и есть Ёко-тян [7] . Все у меня идет вкривь и вкось.

7

Тян —

суффикс, уменьшительный от «сан». Присоединяется к именам девушек и детей.

Он радостно обнял Ёко и прижал к груди, но она отстранилась и, печально глядя на него широко открытыми огромными глазами, глубоко вздохнула и покачала головой. Ее поведение он воспринял как более решительный отказ, чем любые слова. Каждое движение ее головы означает, что я исчезаю, думал он. Но в действительности он не исчез и, не в силах вынести этой муки, бросился к двери.

— Стой! — раздался пронзительный голос, но это кричала не Ёко, а Черный Доктор, вбежавший, запыхавшись, в другую дверь, не в ту, из которой собирался выскочить он. — К чему такая нервозность. — Черный Доктор взялся правой рукой за висевший на левом боку, точно шпага, огромный ланцет и, немного отдышавшись, продолжал: — Группа изучения растущей стены прибыла. И приступает к работе немедленно. Я — руководитель группы. — Он учтиво поклонился: мол, прошу любить и жаловать, и приказал: — Входите.

Тут же вошел мужчина, осторожно неся в руках огромный точильный камень...

— Папа! — непроизвольно закричал он.

Это и в самом деле был папа. Но папа свирепо глянул на него:

— Никакой я не папа. Не следует смешивать общественное и личное. Я заместитель руководителя группы, профессор Урбан, убежденный урбанист.

Не выказывая ни малейшего удивления, доктор спросил:

— Все ли готово?

Папа, назвавший себя профессором Урбаном, ответил:

— Готово. Но для верности, может быть, устроим перекличку?

Доктор сказал:

— Вы правы, уверенность необходима.

— Итак, — профессор Урбан (не лучше ли называть его папой?) вынул из кармана записную книжку и стал читать громким голосом: — Черный Доктор, руководитель группы... Присутствует. Профессор Урбан, заместитель руководителя... Это я, присутствует совершенно точно. Двое. Всё в порядке.

— Немыслимо даже представить себе, что может быть не всё в порядке. Математическая точность — какая это прекрасная штука!

Неотрывно глядя друг другу в глаза, они с серьезным видом покивали головами.

— Итак, — сказал доктор, — немедленно приступаем к работе.

Профессор Урбан опустил на пол точильный камень и поплевал на него. Доктор потер его рукой и вдруг с отвращением воскликнул:

— Фу, какая грязь, это уж слишком!

Профессор Урбан покраснел и поспешно перевернул точильный камень, беспрерывно повторяя тихим голосом:

— Совершенно верно, совершенно верно.

Видя все это, он также покраснел и подумал: «Хорошо, все-таки, что это не папа, а профессор Урбан».

— Стоп! — воскликнул доктор и загарцевал на точильном камне (так велик был этот камень). Потом уже сам оплевал весь камень. — Моя слюна обладает

дезинфицирующим свойством.

Они переглянулись и, покивав друг другу, заулыбались, заулыбавшись, снова покивали. Профессор Урбан крепко ухватился за точильный камень, а доктор начал точить на нем свой огромный ланцет. Профессор Урбан громко считал:

— Раз, два, три... сто. — Потом снова: — Раз, два, три...

Вдруг он почувствовал, как все его тело застыло. Вернее, тело будто гипсом сковали брюки, пиджак, ботинки. Правда, на этот раз он не превратился в человека-утку, как тогда, в зоопарке, потому что стоял не согнувшись, а во весь рост.

— Итак, — сказал доктор.

— Итак, — повторил вслед за ним профессор Урбан.

Они разом поднялись и, взяв на изготовку огромный, остро наточенный сверкающий ланцет, медленно и осторожно, словно пробираясь сквозь джунгли, подошли к нему вплотную.

— Вы вон туда не ляжете? — обратился к нему доктор, указывая на пол.

— Вон туда. Вы поняли? — вмешался профессор Урбан.

Он, естественно, пошел, куда ему указали, остановиться никак не мог. Ботинки и одежда двигались сами по себе — он ничего не мог поделать.

Вопреки воле у самых ног доктора и профессора Урбана он повалился навзничь. Уже одно это было невыносимо, но мало того — брюки и пиджак сами соскользнули с него. И тут же брюки и ботинки крепко ухватили его за щиколотки, пиджак — за запястья, так что он был не в силах пошевельнуться. От одного сознания своего позора — точно в стеклянном ящике он выставлен на всеобщее обозрение, тем более, что все это происходит на глазах у Ёко, — все его тело густо покрылось воображаемой чешуей.

— Когда я вскрою грудную клетку... — сказал доктор, нацеливаясь ланцетом.

— Я обследую ее внутренность, — продолжил его слова профессор Урбан, вытаскивая из кармана бинокль.

— Папа! — невольно закричал он и попытался встать.

— Не двигайтесь, — сказал доктор.

— Итак, — сказал профессор Урбан, и, поглядев друг на друга, они перемигнулись.

Над его обнаженной грудью доктор занес ланцет. Профессор Урбан приложил к глазам бинокль, собираясь заглянуть внутрь.

Сердце, издав громкий булькающий звук, заработало вхолостую, и ему показалось, что оно остановилось. Привлеченный чем-то, он чуть скосил глаза в сторону и увидел лицо Ёко. Она снова была составлена из двух половин — Ёко-машинистки и Ёко-манекена. Половина, которой была Ёко-манекен, с интересом наблюдала, куда опустится ланцет. Половина же, которой была настоящая Ёко, заливаясь слезами, сочувственно смотрела на него.

Перед глазами замелькал ланцет. Он закрыл их, да так сильно, что все лицо сморщилось — будто этими морщинами он хотел еще плотнее прикрыть глаза.

Вот тогда-то это и случилось... Задумчивым, прекрасным голосом запела Ёко, — несомненно, та ее половина, которая была настоящей Ёко:

В раковине на грустном морском берегу Я искала тебя, А ты в тот день искал раковину во мне. Несчастная я, Несчастный ты.

— О-о, какая грустная песня, — послышался тяжелый вздох доктора.