Степан Буков
Шрифт:
– Подсластили пилюлю.
– Я ее сам недавно получил.
– Ну и как?
– Принял как положено.
Буков с неприязнью оглядел капитана. Неказистый, сутулый, с узкими, обвисшими плечами, две глубокие продольные морщины на впалых серых щеках, широкие залысины на висках с раздутыми венами, глаза бесцветные, усталые. Вот только на колодке обозначено восемь боевых орденов, а также орден Трудового Красного Знамени и "Знак Почета", - значит, и на гражданке отличился.
– Ладно, - вздохнул Буков.
–
– Вот именно, - согласился капитан и, протянув руку, объявил: Величаюсь Павлом Ефимовичем.
– Приятно, - сказал Буков.
– Но только мы давно уже знакомые, впотьмах, на ощупь.
– Верно, - согласился Зуев.
– Я твои руки на себе помню - клещи. Одну на горле моем держал, а другой обследовал, какой погон на мне - немецкий или наш.
– Похвалил: - Осмотрительный товарищ. Другой мог бы и пришибить.
– А как же. Сидит в полной темноте в бункере, в их бывшем узле связи, с наушниками на голове, когда я сам из автомата все здесь чистенько подмел. Откуда, думаю, такой фриц? Но почему деликатно обошелся? Махорку вы курили. Захотел проверить, что это за немец такой особенный, который нашу махорку любит.
– Увлекся, верно, - вздохнул Зуев.
– Под контролем их штабные переговоры держал, на башке наушники, значит, фиксировать посторонние звуки лишен возможности. А вдруг - ты. Хорошо, что вежливо - только за горло.
– А вы мне ногой в живот, - напомнил Буков.
– Защитный рефлекс, - объяснил Зуев. Улыбаясь, добавил: - Считай, побратались.
– Посуровев лицом, произнес: - Так вот, информирую, какая обстановка на подземных коммуникациях.
– Одеколоном там не пахнет, - усмехнулся Буков.
– Есть сведения: из союзных секторов по ним недобитые фашисты переходы к нам делают, диверсионный акт совершат - и обратно тем же способом. Садись, садись, чего встрепенулся? Все равно ты мне и как слесарь нужен. Главная задача мирная остается: по линии водопровода и прочего. Диверсанты попутно трубопроводы, коллекторы, кабели рвут. Придется по совместительству и ремонт производить, и в засаде сидеть. А ты - автомат сдать...
– Ошибся, полагал, задача только немцев гражданских обслужить.
– Она и остается. Во-первых, жизнь нормализовать, а во-вторых, на этой основе дружеские контакты установить.
– По коммунальной технике мне кое-что делать приходилось, - счел нужным сообщить теперь Буков.
– Моя довоенная должность - оперуполномоченный уголовного розыска. На фронте - разведбат. А теперь вызвал кадровик, и вот получил назначение, исходящее из мирной моей специальности.
– Не очень-то она у вас мирная, - уважительно сказал Буков.
– А как же не мирная, - возразил Зуев, - на фронте криминалисты не требовались, а теперь пожалуйте.
– Это что же, воров ловить?
– Допустим,
– Это что же, свои - своих?
– Нападают на тех, кто не с гитлеровцами.
– Вервольф действует?
– Допустим.
– Ясно, - сказал Буков и, уже с признательностью посмотрев капитану в глаза, тревожно осведомился: - Ну, а я буду соответствовать? Мне не доводилось. Только в бою, а там арифметика простая: вот он, вот я, кто кого.
– Правильно, что сомневаешься, - согласился Зуев.
– Первый враг в нашем деле - самоуверенность.
– Спросил озабоченно: - С языком у тебя как?
– Что, взять надо?
– Знать.
– Нахватался самую малость.
– Напарником у тебя будет товарищ Должиков. Поможет. Но ты ему тоже помогай. Кадровики были против него. А я - "за". Почему? Ну, это под мою персональную ответственность. Взял, и точка.
Зуеву понравился Степан Буков спокойной уравновешенностью, неколебимым самообладанием, чувством внутреннего достоинства, которое присуще людям, никогда ничем не поступавшимся ради того, чтобы им было легче, когда другим трудно.
Зуев уже успел подметить, что Буков равно уважительно разговаривал с хорошим солдатом и старшим офицером, не изменяя при этом ни выражения лица, ни интонации голоса. Он скоро понял, что Буков обладает духовным счастливым талантом - радоваться хорошим людям, угадывать таких людей.
И о своих подчиненных Буков рассуждал бережно, внушая Зуеву, что каждый из них - личность особенная, обнаруживая в своих суждениях глубокую наблюдательность, способность открывать в человеке самое существенное и ценное.
Но в общении с подчиненными Буков не обнаруживал своих прозорливых догадок, считая, что он не вправе касаться их сокровенных черт. Эта духовная деликатность вызывала у бойцов особую солдатскую приязнь к Букову, когда старшим человека считают не только по званию, но и по его человеческому достоинству, ничем никогда не запятнанному.
И с Зуевым Буков держал себя также уважительно, относился к нему как к человеку, для которого профессия не только служба, но и прочное место в жизни.
Буков говорил о себе Зуеву сдержанно:
– По существу я кто? Рабочий человек. Считаю высшим званием в любом человеческом деле - звание мастера. В армии то же самое: мастера огневого расчета, разведки, мастера механики-водители, ну, словом, по всем родам военных профессий - мастера. Но есть мастера, а есть подмастерья - это те, кого еще тянуть надо. Человек-мастер чем одержим? Чтобы получше работу-задание выполнить, хоть гражданское, хоть военное. Такими людьми мы осчастливлены. Таких людей слушаются душой.
Вспоминал с увлечением: