Степан Разин (Казаки)
Шрифт:
Все захохотали.
– Да нет, погоди!.. – остановил Петрушка. – Это только присказка, а сказка будет впереди… Ну, послали это приказные дело наше в Москву разбирать, и вот приходит, братцы, оттедова решение: бить Федьку Калашникова батоги нещадно…
– Как Федьку?! – загрохотали все. – Мертвого?!
– Да… – захохотал и Петрушка. – В Москву пошло ведь два дела: одно об смертоубийстве мною Федьки, а другое об том, что мы с Ивашкой Распопиным в сваре царя негоже задели, а дьяк спьяну, знать, перепутал все в одно и присудил всыпать Федьке мертвому батогов!..
– Ну и что же?.. – заинтересовался Степан.
– Да уж не знаю, атаман, вырывали они Федьку из могилы, чтобы драть, али
Все хохотали.
– Насчет царя и у нас в Астрахани большая строгость была… – начал один с горбоносым, точно верблюжьим лицом. – О Святой поругался у нас сынчишко боярский, Иван Пашков по прозванью, – его третьевось в погребе казаки придушили, за бочкой спрятался, – поругался с Нежданом, дьячком церкови Афанасия и Кирила. Пашков и кричит дьячку: что я-де с тобой растабарывать буду?.. Чей-де ты?.. А дьячок, не будь дурак, и говорит: я-де Афанасья да Кирила церковный дьячок… А ты-то вот чей? А Пашков кричит: а я-де холоп государев, а наш-де государь повыше твоего Афанасия да Кирилы будет!.. А дьячок ему напротив того: государь-де хошь и земной бог, а все же Афанасию да Кирилу молится… Разобиделся мой Иван на это слово да в драку… И здорово пощипались… И пошло это дело в Москву, братцы мои, а оттуда вышло решение: боярского сына бить батоги, потому брагу пей, а слов таких не выражай, а дьячка бить – потому ж…
И опять все захохотало.
И вдруг Степан, весь красный, с посоловевшими уже глазами, треснул своим огромным кулаком по столу. Сразу все смолкло. И он пьяно крикнул:
– Раньше они нас судили, – он завязал непотребное ругательство, – а теперь мы их судить будем. Ты, есаул, возьми с собой двух казаков при оружии и иди на митрополичий двор – там у старого черта, митрополита, вдова воеводина скрывается с двумя в…..ками своими. Так ты возьми старшего и веди сюды… Живво!..
Есаул – то было. Федька Шелудяк, мозглявый, но злой мужичонка с лысой головой, всегда покрытой какими-то болячками, – с двумя казаками вышел тотчас же на жаркую и пыльную улицу. В кружале продолжалась шумная попойка. Питухи старались превзойти один другого в молодечестве, жестокости и всяческом непотребстве и были довольны, что подвиги их видит сам атаман. Хмель все сильнее туманил казацкие головы, и что-то темное и зловещее бродило и нарастало в царевом кабаке.
– А вот они… Наше вам!..
В кружало в сопровождении Федьки Шелудяка и казаков вошел молодой Прозоровский. Его простоватое лицо и оттопыренные уши очень напоминали отца. Он нерешительно оглянулся вокруг.
– Подойди сюда и держи мне ответ!.. – строго крикнул Степан. – Говори: куды девал твой отец таможенные деньги, которые собирал он с торговых людей? Мне сказывали, что он завладел ими и промышлял на них…
– Никогда мой отец этими деньгами не корыствовался… – ломающимся голосом, краснея, сказал юноша. – Эти деньги собирались всегда таможенным головой, а он сдавал их в казенную палату, а принимал их подьячий денежного стола Алексеев с товарищи. Все эти деньги пошли на жалованье служилым людям: из Москвы давно присылу не было…
– Позвать сюда подьячего!.. – крикнул Степан. – А ты постой…
Чрез некоторое время привели Алексеева, на молодой и миловидной жене которого только что повенчался один из казаков. Алексееву было лет тридцать. Это был невысокого роста человек с серыми мечтательными глазами, теперь бледный и запуганный. Слабым голосом, испуганно оглядываясь вокруг, Алексеев подтвердил все, что сказал княжич Борис.
– А где ваши животы? – строго спросил Степан юношу.
– Животы наши твои люди пограбили… – сдвинув в усилии, чтобы не струсить, брови, отвечал Борис. – Их все свезли
Степану не понравилась «гордость» юноши.
– Крюк под ребро!.. – скомандовал он. – Так рядом с персюком пусть и повесят… А мне подайте сюда меньшого щенка…
Пьяные казаки одни повели Бориса к Ларке, а другие опять бросились на митрополичий двор. Они вырвали восьмилетнего Мишу из рук обезумевшей матери и повели его в кружало. Степан оглядел миловидного перепуганного ребенка.
– Повесить за ноги рядом с братом… – решил он так уверенно, что всем стало совершенно ясно, что одного действительно надо было повесить под ребро, а другого за ноги. – И подьячего на крюк!..
Ларка с величайшим усердием выполнил возложенное на него поручение. Рядом с истекающим кровью Шабынь-Дебеем повис Борис, потом Алексеев, а рядом с Алексеевым, головой вниз, висел меньший из братьев. Шитый подол его светлой рубашечки прикрывал его надувшееся и обезображенное от прилива крови личико… Вороны перелетывали по зубцам стены и с любопытством присматривались к операциям Ларки.
Попойка продолжалась…
А наутро – 12 июля – Степан с есаулами в дорогих кафтанах при оружии направились верхами в собор: был день тезоименитства царевича Феодора Алексеевича, и Степан со старшиной решил отметить его празднованием. И никто толком не понимал, морочит ли Степан народу голову, или делает все это всерьез. Отстояв обедню, вся старшина направилась в митрополичьи покои. Толстый Иосиф принял их поздравления и посадил угощать. Седая голова старика тряслась более обыкновенного.
– Это она у него от жадности трясется… – улучив удобную минуту, шепнул атаману, скаля белые зубы, Васька Ус.
– Вот мы скоро на Москву пойдем с боярами повидаться, так ты прощупай, где у старого кащея что складено… – отозвался Степан тихонько.
– Своего не упустим!.. – сказал Ус. – Оне старик, ему все одно ничего уж не нужно…
Когда Степан, хорошо выпив и закусив, выехал в сопровождении своей блестящей свиты с митрополичьего двора, его обступила большая толпа посадских людей, в которой было немало и баб. Бабы смотрели на Степана с некоторым недоверием – в постные дни, сказывают, говядину жрет, а когда за стол садится, лба николи, как басурманин какой, не перекрестит, – а с другой стороны, его яркая и сильная мужественность брала их сразу точно в плен какой.
– Ну, в чем опять дело? – с важностью спросил Степан.
– А в том, что много которые из дворян да приказных попрятались… – вперебой загалдели посадские. – Нужно все дворы с обыском пройти и всех их переловить… Есть такие живодеры, как только их мать сыра земля носит… Ежели подойдут к Астрахани царские войска, они первые неприятели тебе будут…
– Ну, ну, ну… – не без строгости прикрикнул Степан, который не всегда любил это вмешательство людей сторонних в дела власти. – Это дело городового атамана, а не ваше… Погуляли, пошалили досыта, а теперь и за работу время…
– Да мы нешто что!.. – загалдела толпа, и женские голоса были заметно слышнее. – Мы для тебя же стараемся… Потому лиходеев этих под метелочку выметать надо, а то опять расплодятся…
– Ну вот казаки скоро на Москву двинут, а вы тут с вашим атаманом наводите порядок, как хотите… – сказал Степан, трогая лошадь. – Мы здесь гости, а хозяева вы…
И долго еще галдела на улице возбужденная толпа.
Старшина ехала вдоль крепостной стены. Казненные все еще висели на зубцах. Шебынь-Дебей был бледен, как смерть, и, изогнувшись точно в судороге, не шевелился, но видно было, что он еще жив. Подьячий Алексеев уже умер. Живы были и оба мальчика. Старший мучительно стонал. Вороны все смелее перелетывали по зубцам ближе к казненным.