Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове
Шрифт:
Именно капитаном и стали в те дни собираться и анализироваться слухи о всякого рода невероятностях в городе. О случайных спасениях, глупых поступках, пакостях, что, любя, устраивали друг другу люди, о всякого рода чертовщинках и дьяволинках, как назвал их генерал, которому Харрасов доложил о намерениях. Познакомился он и с Васей Мерседесом, и с тугими животами, что оккупировали офисы на Советской площади города. Смутные описания огромного детины и щуплого гипнотизера стали достоянием оперативников. Наблюдение повсюду было усилено и вкупе с другими действиями доблестных в мирное время органов, о чем упоминалось ранее, принесли неожиданные для обывателя результаты. Город стал чист, как никогда. Карманники, не успев сунуть руку в чужую сумку, оказывались сжатыми дюжими и бесцеремонными ребятами, которые после оформления третьего или четвертого протокола в отделениях УВД с их придирчивостью и мелочностью в деталях,
Сам же Харрасов постепенно свирепел. Ничего не получалось. Деревенский парень, чье здоровье не могли угробить университет и институт, которые он одновременно закончил, сох буквально на глазах, и от девяноста килограммов его веса оставалось меньше восьмидесяти. Отчаянье, ни что другое, как он сам позднее признался, заставило его обратить внимание на мельчайшее обстоятельство: по словам одного из свидетелей происшествия, когда из машины под всеобщий гул выносили трупы, слабый мальчишеский голос за его спиной произнес фразу «сделал, чтоб неповадно». «Что стояло за этой фразой?» — вот какой вопрос задал себе Ильдар Харрасов и пошел по пути самого сомнительного на первый взгляд ответа. По третьему и четвертому кругу стал он самолично расспрашивать свидетелей обнаружения трупов: и кто когда подошел, и кто где стоял, и кто был рядом, и кто что говорил, и что кто слышал. Десятки схем изрисовал он вместе с усердными своими собеседниками, и постепенно, пусть и неточно и неопределенно вырисовывались два-три мальчика, что стояли в кругу любопытствующих. Были они по словам свидетелей и беленькими и черненькими, и высокими и низкими, и худыми и толстыми. С каждым мальчишкой из соседних дворов переговорили затем менты и фээсбэшники, не доверяя столь тонкое дело участковым. Двое из тех, кто действительно там был, на самом деле проживали неподалеку, и выяснить это не составило особого труда, так как на их слова и ссылались окрестные пацаны, говоря о драме на пустыре. Но ни один их них не говорил, по их собственным словам, «неповадное». За каждым из них и за всеми их близкими и родными, тем не менее, было установлено неусыпное наблюдение, словно ненароком со стаканов и дверных ручек отбирались отпечатки пальцев, и отсылались в Москву волосы на анализ для сравнения с найденными в машине. Темным пятном в этом ворохе забот оставалось упоминание о третьем мальчике, которого они никогда прежде не видели, невысокого и вроде бы черноволосого. Всех черноволосых мальчишек в радиусе километра, и прежде всего близ отмеченного еще алтайским шаманом перекрестка улиц Российской и Уфимского шоссе и трех улиц в Черниковке занесли в особый список, но, благодаря опять-таки какой-то звериной осторожности капитана, ни с кем из них не беседовали, только издали наблюдали. Особо и теперь уже срочно, по указанию генерала, были отмечены те, у кого были привлекательные и молодые родственницы. И у этих то девушек словно ненароком изымалось хоть по одному волосу, тут же передаваясь в генетическую лабораторию в Москву.
Круг сжимался.
Еще более, наверное, высох бы капитан, если бы узнал, что не одно его ведомство увлечено таинственной загадкой. Наверняка появились в городе вроде бы случайные командировочные, и посланцы зарубежных фирм, внезапно решивших инвестировать средства в экономику захудалой российской глубинки, забили, как пчелы соты, недавно выстроенный Президент-отель. Но запретил генерал Коршунов беспокоить капитана по пустякам, коими считал он происки «заклятых» врагов России — за борьбу с оными генерал и получал прежде свои звезды, — а других врагов он и не заметил. В самом его ведомстве завелась червоточина. Слишком поздно это выяснится, и как окажется впоследствии, слишком трагично отразится предательство на последующих событиях. Одни будут говорить, что сыграло оно, быть может, роль катализатора и без «оборотня» в своих рядах, ничего бы не проявилось. Но мудро ответил на это капитан, когда тайное стало явным, что, узнав правду такой ценой, мы отрезали путь к спасению. А дело было так…
Элитный клуб титульной нации Республики Башкортостан располагался в центре города на перекрестке улиц Зорге и Шафиева. Некогда обкомовская дача, дом этот хирел вместе с советской властью, пока новые времена не вдохнули в него новую жизнь. Годы, о которых мы говорим, преобразили его буквально на глазах; темные и мрачные стены посветлели, добавился еще один этаж, что, впрочем, не спасло положение, и к старому зданию, дабы не то чтобы справиться с потоком посетителей, сколько сохранить пребывание этих посетителей в тайне, спешно пристраивали еще одно, соединяя их в единый и красивый ансамбль. Стояли эти оба дома чуть в глубине леса, тщательно ухоженного по столь важному поводу, и, окруженные добротным забором с внушительной охраной, выглядели чинно и пристойно. Случайные прохожие и пассажиры трамвая, чьи пути проходили по краю леса, никогда не замечали оживления и сутолоки вокруг домов и, наверное, удивились бы, узнав истинное их назначение. Впрочем, тогда никто ничему не удивлялся.
По ночам оттуда еле слышно доносилась музыка, то подъезжали, то отъезжали крутые иномарки, подвыпивших гостей под брань и крики порой грузили в автомобили, а в остальном дом был светел и тих. Да, пару раз, кто взял бы на себя смелость пристально наблюдать за дачей, отметил бы, что выносили из этого дома по ночам не только подвыпивших гостей, но и накрытые белой простыней носилки, где из-под ткани безжизненно свешивалась мужская или женская рука. Золотой и не всегда счастливой клеткой оказывался этот дом для некоторых его обитательниц, и не всегда богатство и вседозволенность приносили долголетие и счастье.
Время внесло коррективы в национальный состав посетителей ансамбля. Не только гордые владыки степей бродили теперь по его коридорам, но деньги, уравнивая все и вся, привели сюда поросль иных народов. Здесь в дни, о которых мы говорим, и бродили по лесным тропинкам вдали от любопытных взглядов и подслушивающих устройств двое мужчин славянской внешности. Разговор их был неспешен, вдумчив.
— Говори, Костя. Я верю, ты не зря меня сюда заманил.
— Не мне судить, Николай Владимирович, но думаю, что дело того стоит. Вы обратили внимание на суету в городе, активность милиции и что, честно говоря, город стал чище.
— Конечно.
— Известна ли вам действительная причина, Николай Владимирович? С чего бы обычный российский город, надо сказать не столь уж криминализированный, подвергся столь основательной чистке?
— Насколько я знаю это из-за ужасного убийства с расчленением тел. Честно говоря, меня это обошло стороной. Кому, как не тебе, Костя, знать, что мы сейчас с тобой другие люди. Слава богу, мы выше этого.
— Я не хочу сказать, что это имеет какое-то отношение к нам, Николай Владимирович. Моя цель — поставить вас в курс событий. За это вы мне и платите.
— Ну-ну, Константин. Мы друзья. Ты мой компаньон в нелегком капиталистическом труде. Так что там…?
— Мой источник в ФСБ сообщил, что это преступление совершил не человек.
— Орангутанг? Как у Эдгара По?
— Позвонки жертв разделены ровно пополам, Николай Владимирович, вдоль оси позвоночника. У орангутанга нет таких зубов, а у человека — таких инструментов.
Второй собеседник поднял руку, призывая к молчанию. «Чепуха все это, Костик», — медленно и четко произнес он. «Неинтересно мне это. Давай-ка лучше съездим на заимку, попаримся в баньке. Позвони-ка, друг, Петровичу, пусть организует.
Спустя три часа под живописными крутыми скалами над Бельской старицей в Акбердино, в одной из двух аккуратненьких банек на берегу разговор продолжился.
— Я не виню тебя, Константин, что разговор ты начал там. Моя вина. Ты предупреждал, помню. Могли подслушать, собаки. Что еще можешь сказать?
— Практически ничего. Но город под колпаком — камеры слежения, наблюдатели в машинах, пешие. Судя по их действиям, это действительно так — ну, что не человек или неизвестным человеку методом, что, впрочем, одно и то же. Вроде гиперболоида инженера Гарина. Есть еще вырванная дверь у джипа. Ланд Крузер кстати. Как вы думаете, с каким усилием можно вырвать эту дверь? Две с половиной тонны. Причем вырвали неизвестно как и в сторону леса, где ни автомобиль, ни трактор проехать не мог. Следов крючьев, вмятин от троса тоже нет. Использован вертолет? — по-моему, нелепо. Не мне судить обо всем этом, Николай Владимирович, но не зря они — и ФСБ и МВД — копошатся. Что-то там не так.
— Спасибо, Костя. Спасибо, дорогой. Я подумаю над твоими словами. Надо же, только утром жизнь казалась пресной. Я мечтал все начать сначала. Раздать весь этот хлам — деньги, акции, заводы, дома. Собрать всех вас, старых друзей, обзавестись стволами и, как прежде, «под грохот канонады». А тут такая цель!
— Николай Владимирович, я всегда с вами, вы знаете. Но подумайте, нам ли лезть туда, где впустую бьется государство. Пусть оно все куплено и продано, но купили его другие люди, Николай Владимирович, крупнее нас, если быть точнее, и свое они не отдадут. Большая драка — это первое. Второе: справимся ли мы, если узнаем правду? Сумеем ли использовать?