Степень вины
Шрифт:
– Ну говори же, Крис, что там случилось! Или ты из тех, кто предпочитает отрубать собаке хвост сантиметровыми кусочками?
Он поднял брови:
– Меня трудно понять из-за того, что я слишком деликатно выражаюсь? Хорошо: ты просто лгунья, но у тебя нет чутья. Твоя история оказалась очень уязвимой.
– Черт возьми, скажи же мне, что там не так?
Пэйджит покачал головой:
– Я намерен задать тебе несколько вопросов. Если ты совсем не можешь заставить себя говорить мне правду, то, по крайней мере, не оскорбляй ложью.
Мария
– Пусть будет по-твоему!
Откинувшись в кресле, Пэйджит смотрел на нее оценивающим взглядом. Наконец спросил:
– Сколько прошло времени, прежде чем ты позвонила по 911?
– Не знаю. В самом деле, не знаю.
– Меньше или больше получаса?
Она помедлила в нерешительности:
– Наверно, больше.
Глаза Пэйджита сузились:
– А что Ренсом?
Мария уперлась взглядом в ковер. Тихо ответила:
– Он был мертв.
– Почему ты так думаешь?
– Он совершенно не двигался. – В ее голосе зазвучало едва заметное раздражение. – Если бы ты там был, ты бы сам убедился.
– Но ты же не врач, – возразил Пэйджит, – и не можешь сказать наверняка. Почему ты не позвала на помощь?
– Наверное, потому, что была в шоке.
Пэйджит в упор смотрел на нее.
– Ты была в шоке? А может быть, шоком ты пытаешься прикрыться?
Мария подняла на него глаза.
– Мы все очень разные, – холодно произнесла она. – Той ночью, в Вашингтоне, когда ты почти убил Джека Вудса, твоей первой реакцией было позвонить в "Вашингтон пост". Но что-то я не помню, чтобы ты звонил по 911.
– В одном ты права, – резким тоном ответил он. – Мне действительно было наплевать, погиб твой дружок Джек или у него просто болят зубы. Так же как и его, и прочих никогда не волновало – жив я или умер. Голос Марии прозвучал жестко:
– Это непорядочно.
– Виноват, каюсь. А скажи мне, именно из соображений порядочности ты предпочла убить Ренсома, вместо того чтобы просто осадить нахала?
– Нет. – Она почти сорвалась на крик. – Конечно, нет.
– А теперь давай вернемся к вопросу, которого ты так искусно избежала, переведя разговор на меня: почему прошло так много времени, прежде чем ты позвонила по 911?
Мария встала, отвела взгляд, стала пристально смотреть в окно, на пальму.
– Может быть, это говорит не в мою пользу, – наконец произнесла она, – но я боялась за себя.
– Почему именно?
– У меня было ощущение, что я совершила ошибку. Ошибку, которой могла бы избежать. – Она помедлила, вспоминая собственные страхи, и закончила спокойно: – И что эти люди не поверят мне.
– Что ты делала?
Она провела рукой по лбу.
– У меня замедлилось мышление – это похоже на то, как будто пытаешься бежать, находясь в воде по пояс. Я ничего не могла сообразить – ты не поверишь. Нужно было время, чтобы осознать…
– Что ты делала? – повторил Пэйджит.
Мария закрыла глаза:
– Я действительно не помню.
Она слышала, как Пэйджит
– Некто видел тебя вне номера.
Пораженная, она с трудом выговорила:
– Он уверен?
– Да. Вопрос может быть лишь один: что ты делала?
Мария осознала, что глаза ее по-прежнему закрыты, а руки снова скрещены на груди.
– Я не могу ответить на этот вопрос.
– Не можешь или не хочешь?
Ответь ему так, чтобы он прекратил это, приказала она себе. И, обернувшись, посмотрела в его глаза.
– Я была в замешательстве. Ты должен это понять и внушить эту мысль окружному прокурору.
Лицо Пэйджита было всего в нескольких дюймах от ее лица.
– Четыре дня назад, – спокойно заметил он, – ты говорила инспектору Монку, что никуда не выходила из номера.
– Но прошло всего четыре часа, – возразила она, – после смерти Ренсома. У меня все перепуталось в голове. Может быть, ты сможешь разумно объяснить мое появление в коридоре?
– Не смогу, если ты не стучалась в другие номера, прося о помощи.
– Нет, не стучалась. – Мария помедлила. – Я уже говорю, что была в замешательстве.
– Причина твоего замешательства – шторы?
Она отошла от него, села. Спустя мгновение повторила:
– Шторы.
– Окна были не зашторены, когда ты пришла туда – вопреки тому, что ты заявила Монку. – Пэйджит стоял неподвижно, глядя на нее сверху вниз. – Кто опустил шторы, Мария, и зачем?
– Зачем? – Она была в нерешительности, не умея объяснить то, что от нее требовалось. Наконец прошептала: – Затем, что мне было стыдно.
Он сел рядом с ней.
– Стыдно?
– Да. – Она повернулась к нему. – Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел.
– Что видел? Ренсома?
– Все. Когда я убила его, я хотела бежать, надеясь, что никто меня не видел. Безумная мысль. Я не могла сказать об этом Монку.
– И поэтому солгала о шторах.
Мария отодвинулась от него.
– Самое подходящее слово – "смятение", – холодно ответила она. – Я была в смятении.
– В ужасном смятении. И непонятно, как можно было в таком смятении убить Ренсома с безопасного расстояния, стянуть с него брюки, оставить следы царапин на его ягодицах, расцарапать себе шею и бедро и детально разработать версию о попытке изнасилования, чтобы избежать наказания.
Мария оцепенела, ее охватило ужасное сознание, что она совершенно одинока.
– Они не могут не верить мне.
– Почему? Потому что ты так стараешься помочь им?
– Нет. – В ее голосе звучала безнадежность. – Может быть, кое-что я сказала неправильно. Но они не могут считать меня убийцей.
– Они считают, что ты нанесла повреждения телу спустя добрых полчаса после смерти. И поэтому уже без особой натяжки можно допустить версию об убийстве.
Как будто непроизвольно Мария коснулась синяка под глазом, отливавшего уже сине-зеленым цветом.