Степкины тропки
Шрифт:
– Молчи хозяйка, рот береги, молись своему богу, лошадь, если Аллах дозволит, на тракт выведет.
Это была последняя фраза, которую помнил Степан. Он ничего не видел кроме белой, тугой пелены летящего снега. И впал в кому…
И ему было видение:
– Барин, барин, да проснись ты барин! Никак беда! Заблудились. Лошадь встала! Полный буран и дороги нетути никакой!
– Отстань, отстань, Семен. Ужо сон досмотрю…
– Ах как хорошо, летом… Зимой, наверное, гораздо хуже, но я не помню зиму, ибо прожил совсем немного лет. Нет, летом дожидаться зимы, как-то скучно, очень много интересного летом происходит.
…Барин, Барин! Может возвернемся?
– Можно…
– А куда?
– В детство, Семен, в детство…
Полудрема под теплой медвежьей шубой убаюкивала, даже метель была ласкова к моему телу. И снежинки приятно падая на лицо, сгорали теплыми воспоминаниями…
– Почему только помнится лето или поздняя весна с запахами сирени? Ах, не до того, опять суета, Семен с его кобылой…
– Кончилась дорога барин! Не расчистили!
– Как же так я еще тредневно назад старосте говорил выделить людей до тракта и к поместью Дмитрия Федоровича?
– Тит, его итит! Кого в старосты назначаешь, барин? Мы как на духу – вдвоем в поле. Помирать вместях ежели што. ВОР-он! Дал бы гвоздя! Но только ты же далеко, а ворон рядом!
– Не бери в голову Семен.. Лошадь, буран, все едино. Садись сюда. Ты же мой друг единственный с детства. А помнишь, как тебя пороли, за то, что прикрыл меня?
– А ты барин?
– Ну, меня то не пороли…
И внезапно закричал: Штоф доставай! И гори оно все огнем, лошадь сама вывезет!
Едем…
Чокнулись запорошенными снежным хрусталем лафитниками и дальше…
–За нас. Мы же с тобой ровесники.
– А ты мою деваху умыкнул! Ленку жалко! Я бы…
– А что жена досталась плохая?
– Да не то слово, Ильич. Вроде как живем в согласии, а все равно муторно
–Вот и мне… тоже.
Внезапное сердце Ивана Ильича тридцати восьми лет от роду почувствовало сбой. « Быть или не быть, вот в чем вопрос» – подумал он и отключился…
Ему не снилась последняя ссора с опостылевшей женой и детские разборки.
А просто увидел деревенскую девку, отнятую от Семена, и ее кипейно белозубую улыбку и венок из одуванчиков, одетый лично на ее русую голову…
– Барин, на тракт напали! – внезапно заголосил Семен.
А Ивану Ильичу уже и этого счастья не хотелось.
***
Степан долго выплывал из серой мути. Внезапно, толчками к нему возвращалось сознание. А потом он опять выпадал из реальности. Вот он отметил, что лошадь, до этого еле передвигавшая ноги, пошла быстрее, – Выбрались – подумал он.
Вот он уже едет в сером автобусе, привалившись щекой к окну.
Вот он уже видит угол, белой кремлевской стены, а с другой стороны глубокую снежную пустоту федосеевской улицы на которой находился дом деда…
Очнулся он только в теплой знакомой квартире. Бабушка! – закричал он, уткнувшись ей в мягкую грудь, и заплакал от внезапно нахлынувшего ощущения счастья.
О любви – сцена вторая
В первое воскресенье марта, еще до женского праздника, мать с раннего утра поставила тесто на пироги, и что-то вкусное уже с вечера томилось в чугунке. Видимо намечался праздничный обед.
Степа лежа на теплой лежанке
Вскоре после завтрака, в ответ на его немой вопрос мать подтвердила его догадку. – Будут, будут гости и уж одному из них, ты точно обрадуешься! – сказала мать с загадочной усмешкой.
Гостем оказался русоволосый, ладно скроенный, улыбчивый парень, с голубыми глазами. Из тех, кто заготавливал им дрова.
Он присел перед не таким уж и маленьким для своего роста Степаном и улыбнулся, глядя ему в глаза.– Привет, я тут тебе подарок принес – просто сказал он и достал из-за пазухи щенка.
– Ему бы поесть, что ни будь – с просительной нежностью произнес он, глядя на Надежду Александровну. Молока не надо. От матери он неделю как отлучен.
Далее Степану было некогда, он весь день не отходил от щенка, а когда у него спросили, как он его назовет, он ответил, что Чайкой. Как это Чайкой? – удивился гость. Он же все таки мужского пола! – Все равно Чайкой! – заупрямился Степан. На том и порешили. Правда, взрослые звали его просто пес.
Поздним вечером сидели вдвоем с матерью перед экраном телевизора. На улице бушевала последняя мартовская вьюга. Поэтому изображения на экране просматривались весьма смутно. Мать в конце концов перестала мучить технику, отключив ее до лучших времен и стала читать сыну сказку о царе Салтане. Степка пока ленился сам читать книги. Дочитав до места «кабы я была царица» Надежда Александровна остановилась и внезапно не к месту спросила – Тебе подарок понравился? – Ну да, конечно! – воскликнул Степка, и попытался вынырнуть из-под руки матери и в который раз осмотреть своего друга спящего в коробке у печки.
– А Дмитрий тебе нравится? (Дмитрием звали их гостя принесшего столь ценный подарок.)
– Конечно! Он веселый и добрый!
– А ты хотел, чтобы он был твоим папой? – спросила Надежда Александровна, с каким-то смущением опуская глаза.
– Да, он хороший – радостно воскликнул Степан.
Через неделю Дмитрий перебрался к ним на жительство.
Федор Иванович Смирнов
Дмитрий, как и Сашка – механик был уроженцем деревни Турма. Отслужив 4 года в морской авиации, он вернулся в родной колхоз и уже более двух лет работал в местном МТС, попутно заканчивая вечернюю, среднюю школу. Был он последним сыном в семье, родившимся в первый год Великой Отечественной. Отец его – Федор Иванович, до окончания войны работал председателем колхоза. Мать была простой крестьянкой. Вот к ним в гости в конце марта Степа, Дмитрий и Надежда Александровна и отправились. На смотрины.
Дом у бывшего председателя был весьма скромным, деревянный, крытый крашеной жестью. Всего на две комнаты. Это при том, что в свое время здесь обитало немалое семейство. Шутка ли – шесть детей успел «настрогать» и вырастить щуплый с виду мужичок. Дмитрий был похож на него – такой же русый, с приятным лицом, но намного крепче. Телосложением явно в мать. Старушка выглядела солидней своего мужа. Женщина, в отличие от своего мужа, почему то не понравилась Степану, где то на ментальном уровне сознания, вызывая внутреннюю неприязнь.