Степная царица
Шрифт:
В основном это были мужчины, хотя порой жены и дочери иных пытались вмешиваться в их дела. Таких честолюбивых женщин Арпата подвергала унижению и осмеянию. Одни уползали в норы, зализывая раны. Другие пытались жалить, но безуспешно. Благодаря наставлениям жреца, царица всегда была наготове, всегда на шаг впереди своих соперниц и соперников. Со временем она научилась так искусно стравливать их, что, пока приближенные грызлись, сама она оставалась над схваткой, недосягаемая и неуязвимая.
К концу второго года правления вокруг Арпаты сплотился десяток самых близких ее советников и соратников, не вполне доверяющих друг другу и рьяно борющихся за ее признание. Жены военачальников перестали совать нос в мужские дела, хорошенько усвоив, что в противном случае им попросту его откусят. Она осталась одна на вершине власти. Это порождало чувство гордости. Это сковывало сердце леденящим одиночеством.
Арпата очень скоро усвоила, что за каждую привилегию, которую давала ей корона, приходится расплачиваться собственной жизнью. У нее практически не оставалось свободного времени. Вместо того чтобы шить или мастерить украшения, как это было прежде, она проводила по полдня в седле, обучаясь искусству боевой езды и обращению с оружием. Она не имела права хоть в чем-то уступать мужчинам в ратном деле, зная, что иначе не добьется и не сбережет их уважение. Когда случалось отправлять отряды за сбором дани или для объезда границ, Арпата часто принимала участие в этих походах.
Войско ее было невелико, так как после разгрома, учиненного Филиппом, многие скифы прибились к другим племенам в поисках лучшей доли. Под началом Арпаты находилось всего три тысячи воинов. Еще три раза по столько же обеспечивали договоры с союзниками, обязавшимися обеспечивать дочь Атея всадниками, оружием, скотом и всем прочим, необходимым для ведения войны. Это было немало. Но и немного. Арпата отдавала себе отчет в том, что силы ее невелики для того, чтобы удерживать влияние в округе. Стоит какому-нибудь вождю восстать и отказаться выполнять прежние обязательства, как его примеру тотчас последуют другие. Потом, объединившись, они непременно попытаются сожрать ее саму и поделить ее земли. Так повелось из века в век.
Агнис выслушал сомнения Арпаты и сказал:
– Не о том тревожишься, царица. Ты подобна человеку, который смотрит на деревья, раскачиваемые ветром, но не замечает приближающуюся бурю.
– А она приближается? – спросила Арпата.
– Разве бывают времена без гроз и бурь? – загадочно усмехнулся Агнис и наотрез отказался говорить еще что-либо на эту тему.
Пришлось поделиться тревогой с сыном. Танасису еще не исполнилось пятнадцать лет, а он уже побеждал в праздничных скачках и одерживал победы в состязаниях по борьбе и бою на деревянных мечах. Одно плохо: умом сын не блистал. Выслушав мать, он предложил:
– Дай мне войско, и я покажу всем, кто здесь хозяин. Нужно задать этим псам знатную трепку, а потом назначить им дань вдвое прежнего.
– Они и нынешнюю-то платят со скрипом, – напомнила Арпата.
– Говорю же: страху нагнать надобно. Пошли меня, я сделаю.
Она отказала Танасису, и он, как обычно, надулся. Его единственной страстью были ратные подвиги и забавы, он был готов предаваться им с утра до вечера и никогда не смотрел на девушек с такой страстью, которая вспыхивала в его желтых глазах, когда он видел горячего коня или добрый меч. От разговоров о женитьбе Танасис отмахивался, как от назойливых мух. Из всех женщин на земле для него существовала только мать.
Сама же Арпата уже места не находила себе без мужчины. Кровь в ее жилах текла горячая, грудь налилась последней спелостью, при быстрой скачке в кожаных штанах ее становилось так горячо, что начинало темнеть в глазах, и тогда она пускала лошадь бешеным галопом, подгоняя ее резкими хриплыми криками.
Один раз подобное наваждение приключилось с ней во время поездки к ближайшему соседу, фракийскому вождю Листару. Ему было под сорок, он хорошо знал женщин и умел с ними обращаться. Сославшись на необходимость поговорить с глазу на глаз, он предложил отправить сопровождение вперед, а сам поехал рядом с Арпатой. Ехал вождь медленно, как бы ненароком касаясь ее отставленного колена своим. Когда остальные всадники скрылись из виду, он стащил Арпату с лошади, повалил в густую траву и стал целовать, властно двигая языком внутри ее насильно раскрытого рта. Сильные пальцы его мяли то ягодицы Арпаты, то ее грудь. Задыхаясь, она принялась раздеваться сама, торопясь сделать это как можно быстрее.
Листар ограничился тем, что распустил ремешок на штанах. Снисходительно улыбаясь, он вошел в нее и принялся раскачивать ее тело своим. Она и не заметила, как ее голые ноги оказались переплетенными на его пояснице, а ногти вонзились в затылок фракийца. Покричала, постонала, потрепыхалась. Спохватилась. Поняла, что после такого ни сам Листар не будет относиться к ней, как к властительнице, ни прочие вожди, которым он, конечно же, очень скоро проболтается.
На ней не было ничего, кроме сапог, она лежала рядом с отдувающимся Листаром и смотрела в небо, решая, как быть дальше. Он был хорошим любовником, а она была царицей.
– Закрой глаза, Листар, – сказала она, склонившись над ним. – Я кое-что сделаю.
Смеясь, он подчинился. Арпата достала из сапога нож и отсекла Листару часть того, чем он так гордился. Пока он вопил и хватался за окровавленный пах, она отошла подальше, бросила ему свою нательную рубаху и сказала:
– Перевяжи. Это не смертельно.
– Я тебя убью, – прошипел он, вращая глазами.
– Может быть, – спокойно согласилась она. – Но зато никому не расскажешь о том, что произошло между нами. Теперь это наш секрет, правда, вождь? И ни один из нас не захочет, чтобы он раскрылся.
Так оно и вышло. А убить Арпату Листар не отважился. Кишка оказалась тонка. Так что ни честь, ни самолюбие молодой царицы не пострадали.
Глава VII. Забавы молодых
Танасис был готов принять от жизни все, только не других мужчин рядом с матерью. Он бы никому не признался в этом, но его отношение к матери было трепетным. И по мере того как он взрослел, именно она являлась ему в беспокойных юношеских снах, а не ровесницы и не молодые рабыни, с которыми наперебой забавлялись все кому не лень. Просыпаясь после таких снов, Танасис долго лежал в темноте, не шевелясь и стиснув пальцы в кулак, чтобы рукам не вздумалось своевольничать. В такие моменты ему казалось, что его губы помнят нежность материнской груди и упругую податливость ее сосков. Глаза тоже многое помнили. В детстве Танасису довелось несколько раз видеть мать обнаженной, и этот образ крепко-накрепко врезался в его сознание.
Может быть, именно поэтому, взрослея и превращаясь в мужчину, он бывал с матерью все более резок и даже груб. Ведь Танасис понимал, что тайные помыслы его постыдны, и изо всех сил подавлял их. Не его вина, что до конца никогда не получалось. Он старался, видят боги, он очень старался! И надеялся, что однажды очистится и посмотрит матери в глаза спокойно, уверенно, без страха, что она прочитает его мысли.
Покойный дед однажды сказал Танасису, что нет более важной победы в жизни, чем победа над самим собой. «Кто одолеет того, кто одолел свою натуру?» – вопрошал он и качал головой, усмехаясь. Эти слова запали в душу мальчика. Он всячески закалял и испытывал себя, учась обуздывать свои желания и преодолевать слабости. Когда хотелось есть, Танасис мог, например, отказаться от пищи. Случалось, он не пил воды по два дня, выбирая для этого самые жаркие дни. Устраивал дальние скачки, не оседлав коня и даже не покрыв его шкурой, смягчающей тряску. А один раз Танасис вытащил из костра пылающую головню и долго держал ее на ладони, глядя на нее слезящимися и немигающими глазами. Шрам, оставшийся на левой руке, служил ему напоминанием о том, что возможно преодолеть и вытерпеть многое.