Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время

Горбунова Наталья П.

Популярный в скифо-сибирском искусстве образ хищной птицы нашел отражение и в искусстве саков низовий Сырдарьи. Он хорошо представлен в коллекции из Уйгарака, причем в большинстве случаев на предметах конского убора (табл. 5, 12). Как правило, изображалась лишь птичья голова, выполненная с большей или меньшей степенью стилизации. Стилизация достигает апогея в форме бронзовых бляшек (табл. 5, 14) и каменных клювовидных алтариков из погребений жриц.

Столь популярный в «скифском мире» мотив коня, вариации воплощения которого в искусстве звериного стиля необычайно многообразны, встречен на отдельных предметах из Южного Тагискена и Уйгарака. Особое внимание обращают на себя две бронзовые бляхи: геральдически поставленные лошадиные головы с кнопкой-крючком в виде лошадиного копыта на одной из них (табл. 5, 6). Знаменательно, что во всех остальных случаях, и это в первую очередь относится к Уйгараку, образ коня передан именно этой деталью.

Образ оленя встречен на мастерски выполненной золотой пластине, где изображены два оленя с подогнутыми ногами на фоне более крупной фигуры кошачьего хищника (табл. 5, 32). Если морды оленей

и форма глаз напоминают изображения на ранних переднеазиатских печатях (Herzfeld Е., 1941, p. 162–164, Fig. 277–279), то трактовка рогов сближает этот образец искусства саков с казахстано-сибирским культурным кругом скифского времени. С ним связывается и фигурка оленя, стоящего на «цыпочках» (табл. 5, 19; VI в. до н. э.). Очень распространенный в скифо-сибирском зверином стиле мотив оленя с подогнутыми ногами представлен в Южном Тагискене золотыми бляшками в виде фигурок сайги (табл. 5, 31). Манера и техника изображения сходны с той, в которой изготовлены бляшки в виде фигурок льва (табл. 5, 25). Оба погребения, содержавших эти бляшки (курганы 66 и 53), одного типа и времени — ямы с дромосом V в. до н. э., и можно предположить, что, во-первых, те и другие бляшки изготовлены на месте и, может быть, одним мастером; во-вторых, в обоих случаях они были элементом художественного оформления колчана.

Широко известные в культурах «скифского мира» изображения горного козла и кабана тоже встречены в искусстве саков Приаралья и, как и изображения головки верблюда, могут быть отнесены к местным мотивам (табл. 5, 15, 16, 18).

В искусстве звериного стиля нередки образы фантастических животных, изображения которых обычно сочетают детали, характерные для различных представителей животного мира. Великолепный образец такого искусства дает фрагмент золотой обкладки деревянных ножен железного меча из кургана 53 Южного Тагискена (табл. 5, 10). Изображены два припавших к земле фантастических зверя, лежавших друг за другом. Крупы и хвост с характерным завитком напоминает о животных из семейства кошачьих, голова похожа на лошадиную, а пасть с оскалом зубов — на волчью. На плечи нанесен орнамент в виде треугольников — может быть, условное изображение мускулатуры. По манере изображения тела и ряду деталей звери походят на хищника с золотой бляшки из Сусловского могильника, датируемой VI в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1964, с. 225, рис. 78, 1). Закрученные спиралью нос и губы животного, подчеркнутые спиральными завитками отдельные сочленения тела, зубастая пасть — стилистические приемы, широко известные по савроматским и ананьинским древностям (Збруева А.В., 1952, с. 78, табл. XVII, 4; Бортвин Н.Н., 1949, с. 119, рис. 48, 4; Смирнов К.Ф., 1961, рис. 8, 1; 52, 10а, б). В той же манере выполнено изображение на золотой пластине из кургана 59 Южного Тагискена, где у свернувшегося в кольцо зверя — закругленный в спираль кончик хвоста, когтистые лапы и зубастая пасть. Явно «савроматская» манера в изображениях на ножнах длинных мечей (курганы 53, 59) говорит, на наш взгляд, о существовании тесных связей между приаральскими саками и кочевниками савроматского времени Южного Приуралья и Нижнего Поволжья.

Границы ареала скифо-сибирского звериного стиля, благодаря исследованиям последних десятилетий, значительно расширились в восточном направлении. Отчетливо фиксируются два момента: во-первых, многие восточные, азиатские, памятники определяют раннюю дату появления звериного стиля — VII–VI вв. до н. э., а в ряде случаев, видимо, даже начало VII в. до н. э. [11] ; во-вторых, сейчас уже можно говорить об отдельных культурных провинциях распространения этого стиля, причем это прослеживается как на ранних, так и па более поздних материалах. Совершенно очевидно, например, что Тува, Алтай, Южная Сибирь и большая часть территории Казахстана образуют особую провинцию, отличную от скифо-савроматской европейской и приуральской. Как бы промежуточное положение между этими двумя регионами занимают памятники звериного стиля саков Приаралья, имеющие явно западную, приуральскую, ориентацию, но содержащие немало типично азиатских черт. Кроме того, саки Приаралья могли выступать культурными посредниками между азиатским миром распространения звериного стиля и юго-западными районами Азии. Высказывавшееся ранее предположение, что некоторые изобразительные мотивы переднеазиатского происхождения могли через Среднюю Азию попасть в искусство Алтая и Южной Сибири скифского времени (Грязнов М.П., 1959, с. 136), в наших материалах находит свое подтверждение. В комплексах Южного Тагискена и Уйгарака отчетливо прослеживаются связи сакского мира с южносреднеазиатским и переднеазиатским (образы льва и пантеры в изобразительном искусстве, импортная керамика, бусы и т. д.). Находки из раннесакских памятников восточного Приаралья подтверждают и мнение, высказанное когда-то А.А. Иессеном и убедительно развитое К.Ф. Смирновым, о переднеазиатском происхождении некоторых изображений, обнаруженных в савроматских памятниках, и о посредничестве Средней Азии в их передаче (Иессен А.А., 1952, с. 227; Смирнов К.Ф., 1976, с. 74, 80, 83).

11

Датировка кургана Аржан IX–VII или IX–VIII вв. до н. э. (Грязнов М.П., 1983а, с. 3; Ильинская В.A., Тереножкин А.И., 1983, с. 14) нам представляется заниженной.

С накоплением новых материалов и особенно в связи с массовыми находками в восточных областях «скифского мира» предметов искусства, датирующихся VII в. до н. э., казалось бы, переднеазиатская концепция происхождения звериного стиля (Артамонов М.И., 1968; 1971, с. 24; 1974, с. 45) должна была уступить свое место центральноазиатской (Тереножкин

А.И., 1976, с. 184, 185. 209–212). Однако, как нам представляется, и та и другая не отражают полностью существа дела. Вряд ли сейчас, когда мы знаем, сколь велик регион, включающий памятники звериного стиля, можно думать, что стиль этот распространялся из единого центра. Вероятно, правильнее говорить не о происхождении, а о формировании звериного стиля.

Д.С. Раевский высказал предположение, что применительно к культуре скифов «возросший на почве тотемизма зооморфный код как одно из символических выражений модели мира надолго переживает тотемизм, и именно эту роль… выполнял звериный стиль в скифской культуре». Он полагает, что для других частей «скифского мира» вопрос в каждом случае должен решаться самостоятельно, но с учетом сказанного выше (Раевский Д.С., 1983, с. 13). Признавая правомерность такой постановки вопроса, можно сформулировать эту проблему и следующим образом. Можно предположить, что на определенном этапе исторического развития у племен со сходными хозяйственно-культурным типом (полукочевое или кочевое скотоводство), формами общественной организации и уровнем производительных сил, к тому же, на базе установленной лингвистами общей ираноязычной основы существовали сходные идеологические представления, одним из выражений которых и был звериный стиль в искусстве. Такая постановка вопроса, естественно, совершенно не исключает культурные связи и взаимовлияния внутри этого обширного региона, равно как и влияние передовых цивилизаций на эту степную варварскую его периферию. Так что, если не о переднеазиатском происхождении, то о переднеазиатском влиянии говорить необходимо. Более того, переднеазиатское влияние следует рассматривать не только и не столько как явление, синхронное распространению звериного стиля, а как процесс, уходящий корнями в глубокую древность, в эпоху бронзы, чему за последнее время получено немало археологических свидетельств (Кузьмина Е.Е., 1977б). Ряд явно заимствованных переднеазиатских мотивов, своеобразно переработанных местными мастерами на востоке «скифского мира», может быть объяснен именно таким образом.

Упомянутая общность идеологии ираноязычного кочевого и полукочевого населения Великого пояса степей находит подтверждение и при сравнительном анализе письменных и археологических источников (Раевский Д.С., 1977). Это — общество подвижных скотоводов и земледельцев, коневодов, освоивших колесный транспорт, мифологические представления которого были теснейшим образом связаны с культом солнца, огня, коня.

Иранская принадлежность саков Приаралья ярко проявляется на материалах Южного Тагискена и Уйгарака. Это прежде всего роль огня в погребальном ритуале, выражающаяся в сжигании погребальных построек и трупосожжении, поджоге перекрытия могильной ямы, угольках или красной краске, имитирующей огонь, на поверхности каменных алтариков. К этой же категории явлений, судя по данным письменных источников, следует относить обычай устилать древнюю дневную поверхность вокруг могильной ямы камышом (ведические арии расстилали траву или солому).

Семантика изображений на предметах, выполненных в зверином стиле, соответствует мифологическим представлениям иранских племен. При этом, как и в скифском искусстве, в основе сакского лежали, видимо, магические представления, выражавшиеся в форме парциальной магии. Образы хищной птицы и коня, связанные с солнечным культом (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 96), встречены, что тоже примечательно, преимущественно на предметах конской сбруи, на них же есть характерный солярный знак в виде квадрата с вписанным в него кругом (табл. 5, 21, 24), они же включают изображение четырех птичьих голов в виде солнечного колеса (табл. 5, 14). Символично, видимо, изображение копыта лошади не только на подпружных пряжках, но и, например, на фигурке оленя из Уйгарака, равно как замена когтистых лап изображением копыт на фигурках сидящих львов из Южного Тагискена (табл. 5, 26). К категории каких-то общих для всего ираноязычного мира магических представлений относится и повсеместное распространение изображений оленя, который, возможно, был семантически связан с образами птицы и коня (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 105).

В свете всего сказанного интересен комплекс (VII в. до н. э.) из кургана 55 Южного Тагискена. Там обнаружены уздечный набор с бляшками, украшенными солярным знаком, и две подпружные пряжки с геральдически расположенными головками коней (табл. 5, 6). Помимо значимости роли коня в религиозных представлениях саков Приаралья, эти пряжки могут служить доказательством существования у них общеиндоевропейского близнечного культа (Кузьмина Е.Е., 1977б, с. 106, 107; Иванов В.В., Топоров В.Н., 1980, с. 528, 529). Специфический характер комплекса этого кургана подчеркивает находка в нем пары длинных, чуть изогнутых бронзовых однолезвийных ножей без выделенной рукояти с отверстием типа ушка в верхней части (табл. 4, 13). По свидетельству И.В. Яценко, в раннескифских комплексах Северного Причерноморья бронзовые ножи клали в могилы парами. Учитывая, что железо было уже освоено, изготовление ножей из бронзы и помещение их в могилы парами, по ее мнению, может служить свидетельством их специального, возможно культового, назначения (Яценко И.В., 1959, с. 48). Это тем более интересно, что пара бронзовых ножей найдена в кургане 21 Уйгарака вместе с железным кинжалом (Вишневская О.А., 1973, табл. VI). Один из ножей имеет кольцевое навершие (табл. 4, 14), другой — диск, который служил, видимо, зеркалом, на его обороте были процарапаны изображения животных. Сочетание пары бронзовых ножей с зеркалом, по мнению О.А. Вишневской, еще более подчеркивает магическую роль зеркала в представлениях саков, равно как и неординарность всего комплекса в целом (Вишневская О.А., 1973, с. 72). Такая же пара бронзовых ножей найдена в разрушенном захоронении у с. Чистый Яр в Восточном Казахстане, где ее сопровождали бляшки с солярным знаком (Арсланова Ф.Х., 1972б, с. 255, рис. 1). Погребения, описанные И.В. Яценко и упомянутые нами, — мужские. Учитывая особый набор предметов из кургана 55, можно предположить, что у саков Приаралья наряду с женщинами какие-то жреческие функции могли выполнять и мужчины.