Стервятники
Шрифт:
Сакина ловко, но осторожно спустилась так, что могла глубже заглянуть в трещину в скале. У нее перехватило дыхание, когда она увидела в тени мягкий блеск змеиной чешуи. Открыв крышку корзины, она достала оттуда раздвоенную ветку и придвинулась ближе. Змея свернулась у самой чашки. Небольшая, толщиной с указательный палец. Цвета блестящей бронзы, и каждая чешуйка — чудо. Змея на дюйм подняла голову и черными глазами-бусинками следила за приближающейся девушкой. Но не делала попыток скрыться в глубине трещины, как в первый раз, когда Сакина ее нашла.
Змея
Сакина рукой схватила змею за головой, двумя пальцами зажав череп.
Длинное извилистое тело обернулось вокруг ее запястья. Сакина за хвост развернула его, потом бросила змею в корзину. Тем же движением она закрыла крышку.
Губернатор Клейнханс переселился на галеон вечером накануне отплытия. Прежде чем карета увезла его к берегу, вся прислуга собралась на передней террасе резиденции, чтобы попрощаться с бывшим хозяином. Он медленно прошел вдоль ряда, обмениваясь с каждым несколькими словами. Когда подошел к Сакине, она грациозно поднесла кончики пальцев к губам, и сердце Клейнханса заболело от любви и стремления к ней.
— Аболи отнес ваш багаж на корабль, в каюту, — негромко сказала она. — Сумка с лекарствами на дне большого сундука, но в вашей небольшой сумке для путешествий бутылочка, которой хватит на несколько дней.
— Я никогда не забуду тебя, Сакина, — сказал он.
— И я никогда вас не забуду, хозяин, — ответила она. На мгновение он едва не потерял власть над собой из-за нахлынувших чувств. Он уже собирался обнять рабыню, но та посмотрела на него, и он отшатнулся, увидев неутолимую ненависть в ее взгляде.
Когда на следующее утро галеон отплыл с утренним приливом, Фредрикус разбудил Клейнханса и помог встать с койки. Он набросил на плечи хозяина теплое шерстяное пальто, и Клейнханс вышел на палубу и стоял у поручня на корме, когда корабль поймал северо-западный ветер и вышел в Атлантику. Клейнханс ждал, пока большая Столовая гора не скрылась за горизонтом, и в глазах его стояли слезы.
В последующие четыре дня боль в животе была сильной как никогда. На пятую ночь он проснулся за полночь, кислота сжигала его внутренности. Он зажег лампу и потянулся за бутылочкой, приносившей облегчение. Но когда потряс ее, она была пуста.
Согнувшись от боли, он прошел с лампой по каюте и склонился к самому большому своему сундуку. Открыл крышку и нашел медицинскую сумку там, где и сказала Сакина. Отнес сумку на стол к дальней переборке, поставил лампу, чтобы видеть
Он поднял деревянную крышку и вздрогнул. Поверх содержимого сумки лежал аккуратно сложенный листок бумаги. Клейнханс увидел печатный текст и с удивлением понял, что это старый номер газеты Компании.
Он прочитал страницу, узнавая содержание, и его начало тошнить. В газете был напечатан подписанный им самим смертный приговор. Некто Роберт Дэвид Реншоу приговаривался к допросу под пытками и казни. Англичанин, отец Сакины.
— Что за дьявольщина? — вслух спросил Клейнханс. — Маленькая ведьма подложила это сюда, чтобы напомнить мне о давнем поступке. Неужели она никогда не смягчится? Я думал, что она навсегда ушла из моей жизни, но она все еще заставляет меня страдать.
Он протянул руку к газете, чтобы схватить ее и разорвать в клочья, и услышал под ней легкий шорох, а глаз уловил стремительное движение.
Что-то легко ударило его по руке, и гибкое извилистое тело вывалилось из сундука и упало на палубу. Он в тревоге отскочил, но тварь исчезла в полутьме, и он недоумевающе смотрел ей вслед. Постепенно Клейнханс ощутил жжение на запястье и поднес руку к лампе.
Вены на руке выступили под старой кожей, усеянной веснушками, как синие веревки. Губернатор внимательнее присмотрелся к источнику жжения и увидел две маленькие рубиновые капли, выходящие из крошечных отверстий в коже и блестевшие в свете лампы, точно драгоценные камни. Клейнханс попятился к койке, сел на нее, схватившись за запястье, и смотрел на эти капли.
Перед его глазами медленно встала картина далекого прошлого. Он увидел двух сирот, стоявших взявшись за руки у дымящихся углей погребального костра. И тут боль охватила его и заполнила мозг и тело.
Теперь оставалась только боль. Она, как жидкий огонь, текла по его жилам, глубоко впивалась в кости, рвала все связки, сухожилия и нервы тела. Он закричал и не переставал кричать до самого конца.
Иногда Неторопливый Джон дважды за день приходил в темницу и останавливался у двери камеры сэра Фрэнсиса. Он никогда ничего не говорил. Стоял молча, неподвижный, как рептилия, иногда несколько минут, иногда целый час. В конце концов сэр Фрэнсис не мог на него смотреть. Он отворачивался к каменной стене, но все равно чувствовал на спине взгляд этих желтых глаз.
Было воскресенье, Господень день, когда Мансеер с четырьмя солдатами в зеленых мундирах пришел за сэром Фрэнсисом. Все молчали, но по их лицам сэр Фрэнсис понимал, куда его ведут. Они не могли смотреть ему в глаза, и лица у них были такие, с какими несут гроб.
Когда сэр Фрэнсис вышел во двор, он увидел, что день холодный и ветреный. Хотя дождя не было, облака на склоне горы висели низко и были зловещего серо-синего цвета старого кровоподтека. Булыжники под ногами влажные, потому что только что прошел дождь. Сэр Фрэнсис пытался не дрожать на резком ветру, чтобы стражники не подумали, будто он дрожит от страха.