Стержень мрака (Атлантический дневник)
Шрифт:
Но у законной гордости, которую мы вправе испытывать по этому поводу, есть не слишком приглядная изнанка. Начну издалека: сетуя на непопулярность и упадок поэзии в англоязычном мире, Джон Дербишир во всем винит модернизм, сложное и многообразное культурное движение, охватившее в первой половине XX века всю европейскую сцену и сокрушившее многие общепринятые каноны. Нельзя не усмотреть иронию в том, что он делает это на страницах журнала, который позаимствовал свое название у Томаса Элиота, одного из столпов модернизма. Между прочим, строки Элиота, Одена или Йейтса западают в память не хуже любых других. И уж совсем поразительно, что Дербишир, судя по всему, предпочитает Элиоту и
Статья Джона Дербишира опубликована в консервативном журнале, но сам он, судя по всему, не консерватор, вернее, не просто консерватор. Консерватизм – это мировоззрение или темперамент, исходящий из принципа, что новшества надо вводить осторожно и что далеко не все старое плохо. Консерватор чувствует себя в своей тарелке, когда прогресс, что бы под ним ни понимали, либо совсем незаметен, либо происходит с умеренной скоростью, позволяя к себе приспособиться. Совсем иное дело – тоска по прошлому, чаще всего фиктивному, утопическое желание восстановить все в том виде, в каком оно якобы было когда-то. Этот тип правого радикализма обычно именуется реакционностью, и Джон Дербишир, с его тоской по невозвратному Лонгфелло, чьи строки когда-то были у всех на устах, – реакционер. В стране, куда он хочет вернуться, поэт был всеобщим кумиром, он пел для всех, и все пели вместе с ним. Никому не придет в голову подпеть Элиоту или Ричарду Уилберу.
Но такая страна существует и всем нам хорошо известна. Многие из нас черпают удовлетворение в том, что Россия, несмотря на все свои беды и невзгоды, еще и сегодня – страна живой поэзии, и, хотя вкусы у всех разные, чьи-нибудь строки всегда на устах у каждого – если не Пушкина, то Ахматовой или Есенина. Год за годом, приезжая в Москву, я не устаю поражаться, насколько острее там интерес к поэзии, чем в любом месте Америки за пределами университетских аудиторий.
Но это благо, как я уже попробовал намекнуть, имеет изнанку, и она тем очевиднее, что, как мы теперь знаем, эпоху массовой популярности поэзии пережили относительно недавно и Америка, и Англия, и многие другие страны Запада. Дело в том, что поэзия – архаический жанр искусствам каком-то смысле реакционный, предок всей литературы, и опыт истории подсказывает, что она живее и популярнее всего именно в архаичных обществах.
Нелепо, конечно, равнять Россию, запустившую первый спутник, с Грецией Гомера. Но на путь социального прогресса страна ступила сравнительно недавно, в царствование Петра, и по этому пути, как легко заметить, она продвигалась со все большей оглядкой. Большевистский переворот, при всей его марксистской риторике, был разрывом с этим наследием, и мы по сей день не решаемся принять его обратно. Это был поворот назад и на восток.
Чтобы понять ассоциацию поэзии с архаизмом, лучше отвлечься от Ахматовой и Есенина и обратить внимание на более скромные дарования. Стихи писали такие известные вожди уходящего столетия, как Сталин и Мао Цзэдун. Не брезговал пером и глава КГБ, впоследствии генсек, уплатил дань музе один из руководителей антигорбачевского путча. А если взглянуть на архаические общества, сохранившиеся в Европе, можно упомянуть боснийского военного преступника Радована Караджича или нациста Корнелиу Вадима Тудора, чуть было не пришедшего к власти в Румынии, – оба известны в своих странах как поэты.
История устроена таким образом, что некоторые ее атрибуты мы получаем в обязательном комплекте – нельзя принять одно и отказаться от другого. И слишком часто любовь к поэтическому слову сопутствует такому общественному устройству, которое полюбить невозможно.
Общество мертвых поэтов – это зачастую и общество уцелевших людей. Предпочесть ему безусловное владычество поэзии может только человек с непомерным эстетическим чувством.
МЫСЛЯЩЕЕ ИМУЩЕСТВО
Одной из центральных проблем современной социальной мысли в США стал дарвинизм. К сожалению, взгляд из-за рубежа, через кривое зеркало газет, превращает проблему в глупую карикатуру. Так, например, пару лет назад весь мир облетела новость о том, что штатный школьный совет Канзаса отменил обязательное преподавание эволюции в школах и уравнял ее в правах с библейской притчей о сотворении мира. Большинство тех же газет полностью игнорировало последующее развитие событий: жители штата не переизбрали в совет авторов этой ценной инициативы, а его новый состав полностью восстановил Дарвина в правах.
Самодовольные критики любят также вспоминать знаменитый «обезьяний процесс» 20-х годов в штате Теннесси, известный по фильму Стенли Креймера «Посеешь ветер», хотя и тогда реальные проблемы были сложнее, чем инспирированные ими публицистические шаржи.
Дерзну бросить вызов общему мнению и перевернуть его с головы на ноги: на мой взгляд, все эти шумные приключения Дарвина в Америке вызваны не господствующим там невежеством и пренебрежением к науке, а, напротив, уважением к ней и, в числе прочего, пониманием исходящей от нее опасности.
По словам Эндрю Фергюсона, автора статьи «Эволюционная психология и ее истинно верующие», опубликованной в журнале Weekly Standard, уже стало общим местом отмечать, что из трех самых влиятельных мыслителей нового времени, Маркса, Фрейда и Дарвина, только Дарвину удалось перебраться в XXI век без ущерба для репутации. Но эта репутация претерпела странную метаморфозу: в то время как прежде Дарвин импонировал преимущественно левым, сегодня его все чаще берут себе в союзники правые, консерваторы, и левые встревожены.
Дарвинизм, вызывающий тревогу у левых, – особого рода. Двадцать пять лет назад он был известен как «социобиология»; с тех пор его несколько видоизменили и переименовали в «эволюционную психологию». Как бы ни именовалось это амбициозное предприятие, оно претендует на объяснение моделей человеческого поведения – любого, от методов воспитания детей до религии или «шопинга» – как результата дарвиновского естественного отбора. Социобиология… пришлась по сердцу таким консервативным полемистам, как Чарлз Мюррей, Джеймс Уилсон, Том Вулф и Фрэнсис Фукуяма. В то же время полемисты слева приравнивают ее к нацизму (полемисты слева, конечно же, приравнивают к нацизму очень многое, но на этот раз они, видимо, вполне искренни).
Пионером социобиологии, о которой пишет Фергюсон, был известный американский энтомолог Эдвард Уилсон. Вообще необходимо подчеркнуть тот факт, что многие из социобиологов, стоявших у истоков этой дисциплины, такие как Ричард Докинс или Стивен Линкер, – ученые с мировыми именами, хотя Эндрю Фергюсон предпочитает об этом не упоминать, полемизируя с ними как с идеологическими публицистами. У самого Фергюсона задача при этом нелегкая: в статье, опубликованной в консервативном журнале, он пытается убедить своих консервативных единомышленников не поддаваться соблазну дарвинизма и берет при этом во временные союзники авторов только что вышедшего сборника левой «научной» публицистики под названием «Увы, бедный Дарвин». О чем же идет речь?