Стихея
Шрифт:
– Да уж, были готовы даже Древнюю звать на роль, – захохотала Айви, и Моника присоединилась к ее смеху.
– Кстати, кто такие эти Древние? – повторила Мари.
– А, это прямые потомки Вэйландских инквизиторов, – объяснила Айви. – Тех, кто заправлял в Вэйланде инквизицией в семнадцатом веке. Они не были священниками, так что плодились, как и все смертные. В наши дни потомков осталось немного, может семь-восемь. В университете Джорджи такая одна. Так что она у нас вроде знаменитости. Потомственный инквизитор, хотя, что здесь почетного, сложно сказать. Но
– Ох, да… – вздохнула Моника и прижала к груди сумку, из-за чего та смялась еще больше. – Кстати, удивительно, что они до сих пор не сошлись.
– Бывает, холодная война между ними затягивается, – фыркнула Айви и встала. – Но, может, пойдем в кафе и расскажем Мари, что мы хотим от нее увидеть в спектакле? Как тебе идея?
– Хорошая, – согласилась Мари. Пальцы на автомате перебирали страницы, но мысли унеслись далеко.
Инквизиторы. Прямые потомки. Что бы сказала на этот счет мама?
Мари поежилась и на секунду прикрыла глаза. Она прекрасно знала ответ.
США, 1963 год
– Ты люби меня непокорную,
Взгляды, вздохи мои лови.
Наши встречи тайком позорные,
Скрой под слоем гнилой листвы.
Полюби ты меня безвольную,
Мне для счастья нужны мечты.
Мысли черные, мысли крамольные,
Заглуши во мне, заглуши!
Полюби меня вечно разную,
Недостатки мои потерпи.
И тогда подарю любовь адскую,
О спасении ты не вопи…
Публика бурно зааплодировала, и стройная, как колос пшеницы, поэтесса сделала кокетливый реверанс. Светлые кудряшки на голове и белое платье расшитое бисером делали ее похожей на безе. Сладкая, воздушная девушка.
В литературном салоне, где собралась самая разношерстная публика, от газетного писаки до маститого автора, она выделялась, как яркая звезда посреди белого дня.
– Браво, Люсинда! – выкрикнул низкорослый мужчина в ядовито-зеленой жилетке, которая едва застегивалась на необъятном пузе. – Читает свои дрянные стишки и искренне верит, что ею восхищаются, – шепотом добавил он. – Знала бы она, что на самом деле восхищаются ее богатым папочкой, который готов финансировать безумные затеи дочери. Даже издание ее низкопробного сборника. «Сосуды»! Черт возьми, это ж надо такое название придумать!
– А по-моему, в вас говорит зависть, мистер Руг, – заметил молодой мужчина в бежевом костюме, для ушей которого и предназначалась презрительная тирада. – Стихи Люсинды Гилл издают, декламируют и любят. А ваши повести отказались печатать даже за деньги, – усмехнулся он.
Черные волосы вились на концах, а синие глаза смотрели прямо и дерзко. Такой взгляд мужчины бы назвали наглым, а женщины раздевающим. Этому парню явно все было нипочем – особенно мнение общественности.
– Ну вы и наглец, мистер Блэк, – вспыхнул Руг.
– А вы оправдываете свою фамилию [2] .
С этими словами он отошел от мистера Руга, явно опасаясь, что тот лопнет от переполняющей его ярости. Говард быстро отыскал в толпе Люсинду Гилл и, лавируя между официантами и высокими вазами с благоухающими цветами, подошел к ней со спины, надеясь остаться незамеченным.
2
На английском языке слово «жулик» пишется, как «rogue».
– Прошлым летом мы отдыхали с отцом в Греции. Незабываемое путешествие! Афины просто город вдохновения. Эти улочки, старинные церкви, некрополь и акрополь! – восторженно щебетала Люсинда. Бисерная юбка покачивалась в такт ее плавным движениям.
Говард прислонился к стене и скрестил руки на груди, изо всех сил стараясь не выдать волнения. Хотя он все равно явился на ее выступление, а значит, проигрывал эту битву. Говард не должен был быть здесь. Хватило их прошлой встречи, после которой он решил, что нет, он не станет портить ей жизнь. Не в этот раз. Люсинда Гилл будет жить долго и счастливо. Хотя бы один раз.
А эта встреча станет прощальной. Он просто в последний раз посмотрит в ее теплые, шоколадные глаза и… исчезнет.
Словно прочитав его мысли, Люсинда обернулась. На ее лице тот час расцвела чарующая улыбка, и она быстро вырвалась из круга почитателей.
– Говард Блэк! Не передать словами, как я рада вас видеть! Пришлось даже просить папу разыскать вас и заманить на эту вечеринку, а то вы слишком хорошо от меня спрятались, – пожурила его Люсинда.
Кто-то сел за стоявший в углу рояль, и по залу разлилась лёгкая джазовая мелодия «Одинокая леди».
– И как же вы меня заманили сюда? – Говард нервно сглотнул.
Так тяжело было смотреть в ее лучистые глаза и знать, что видишь их в последний раз. По крайней мере, в этой жизни.
– Папочка разместил объявление о моем выступлении в газете «Все времена». Ставлю сто долларов, вы его видели, – лукаво подмигнула Люсинда и подхватила Говарда под руку. – Прогуляемся? Здесь так душно.
Говард криво улыбнулся и позволил увести себя во внутренний дворик. От ее легкого прикосновения к рукаву пиджака по его телу пронеслась волна мурашек.
В летнем сумраке дышалось легче, чем в замкнутом пространстве. Но рядом с Люсиндой сердце все равно сдавливало от невыносимой боли. По его груди словно водила скальпелем неопытная рука, срезая кожу.
– Почему вы сторонитесь меня, Говард? Я еще в прошлый раз дала вам понять, что вы мне нравитесь, – Люсинда смотрела на него без тени улыбки.
Как всегда прямолинейная и упрямая. Ее взгляд пронзал насквозь, от него лихорадило и становилось не по себе. Он никогда не менялся. И все же Люсинда была другой.