Стихи (3)
Шрифт:
на приземистом топчане, кончается молоденький комбат. На гимнастерке ордена горят. Он. Нарушает. Молчанье. Кричит!
(Шепотом - как мертвые кричат. ) Он требует как офицер, как русский, как человек, чтоб в этот крайний час зеленый,
рыжий,
ржавый
унтер прусский не помирал меж нас! Он гладит, гладит, гладит ордена, оглаживает,
гладит гимнастерку и плачет,
плачет,
плачет
горько, что эта просьба не соблюдена.
А в двух шагах, в нетопленом
своею смертью черной нашей светлой смерти
не смущал. И снова ниспадает тишина. И новобранца
наставляют
воины: - Так вот оно,
какая
здесь
война! Тебе, видать,
не нравится
она попробуй
перевоевать
по-своему! Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
ПРОЗАИКИ
Исааку Бабелю, Артему Веселому,
Ивану Катаеву, Александру Лебеденко
Когда русская проза пошла в лагеря: в лесорубы,
а кто половчей - в лекаря. в землекопы,
а кто потолковей - в шоферы, в парикмахеры или актеры,вы немедля забыли свое ремесло. Прозой разве утешишься в горе! Словно утлые щепки, вас влекло и несло, вас качало поэзии море.
По утрам, до поверки, смирны и тихи, вы на нарах писали стихи. От бескормиц, как палки тощи и сухи, вы на марше слагали стихи. Из любой чепухи вы лепили стихи.
Весь барак, как дурак, бормотал, подбирал рифму к рифме и строку к строке. То начальство стихом до костей пробирал, то стремился излиться в тоске.
Ямб рождался из мерного боя лопат. Словно уголь, он в шахтах копался. Точно так же на фронте, из шага солдат, он рождался
и в строфы слагался.
А хорей вам за пайку заказывал вор, чтобы песня была потягучей, чтобы длинной была, как ночной разговор, как Печора и Лена - текучей. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
ХОЗЯИН А мой хозяин не любил меня. Не знал меня, не слышал и не видел, но все-таки боялся как огня и сумрачно, угрюмо нена 1000 видел.
Когда пред ним я голову склонял ему казалось, я улыбку прячу. Когда меня он плакать заставлял ему казалось, я притворно плачу.
А я всю жизнь работал на него, ложился поздно, поднимался рано, любил его и за него был ранен. Но мне не помогало ничего.
А я всю жизнь возил его портрет, в землянке вешал и в палатке вешал, смотрел, смотрел, не уставал смотреть. И с каждым годом мне все реже, реже обидною казалась нелюбовь. И ныне настроенья мне не губит тот явный факт, что испокон веков таких, как я,
хозяева не любят. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
* * * Я судил людей и знаю точно, что судить людей совсем
несложно только погодя бывает тошно, если вспомнишь как-нибудь
оплошно. Кто они, мои четыре пуда мяса, чтоб судить чужое мясо? Больше никого судить не буду. Хорошо быть не вождем, а массой.
Хорошо быть педагогом школьным, иль сидельцем в книжном магазине, иль судьей... Каким судьей?
футбольным: быть на матчах пристальным
разиней.
Если сны приснятся этим судьям, то они во сне кричать не станут. Ну, а мы? Мы закричим, мы будем вспоминать былое неустанно.
Опыт мой особенный и скверный как забыть его себя заставить? Этот стих - ошибочный, неверный. Я неправ. Пускай меня поправят. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
* * * Всем лозунгам я верил до конца И молчаливо следовал за ними, Как шли в огонь во Сына, во Отца, Во голубя Святого Духа имя.
И если в прах рассыпалась скала, И бездна разверзается, немая, И ежели ошибочка была Вину и на себя я принимаю. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
ПРО ЕВРЕЕВ Евреи хлеба не сеют, Евреи в лавках торгуют, Евреи раньше лысеют, Евреи больше воруют.
Евреи - люди лихие, Они солдаты плохие: Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкопе.
Я все это слышал с детства, Скоро совсем постарею, Но все никуда не деться От крика: "Евреи, евреи!"
Не торговавши ни разу, Не воровавши ни разу, Ношу в себе, как заразу, Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала, Чтоб говорили нелживо: "Евреев не убивало! Все воротились живы!" Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
НЕМКА Ложка, кружка и одеяло. Только это в открытке стояло.
– Не хочу. На вокзал не пойду с одеялом, ложкой и кружкой. Эти вещи вещают беду и грозят большой заварушкой.
Наведу им тень на плетень. Не пойду.- Так сказала в тот день в октябре сорок первого года дочь какого-то шваба иль гота,
в просторечии немка; она подлежала тогда выселенью. Все немецкое населенье выселялось. Что делать, война. Поначалу все же собрав одеяло, ложку и кружку, оросив слезами подушку, все возможности перебрав: - Не пойду! (с немецким упрямством) Пусть меня волокут тягачом! Никуда! Никогда! Нипочем!
Между тем надежно упрятан в клубы дыма
Казанский вокзал, как насос, высасывал лишних из Москвы и окраин ближних, потому что кто-то сказал, потому что кто-то велел. Это все исполнялось прытко. И у каждого немца белел желтоватый квадрат открытки.