Я люблю тебя, без ума люблю!О тебе одной думы думаю,При тебе одной сердце чувствую,Моя милая, моя душечка.Ты взгляни, молю, на тоску моюИ улыбкою, взглядом ласковымУспокой меня, беспокойного,Осчастливь меня, несчастливого.Если жребий мой умереть тоскойЯ умру, любовь проклинаючи,Но и в смертный час воздыхаючиО тебе, мой друг, моя душечка!
1834
После разлуки
Когда я повстречал красавицу мою,Которую любил, которую
люблю,Чьей власти избежать я льстил себя обманом,Я обомлел! Так, случаем нежданным,Гуляющий на воле удалец —Встречается солдат-беглецС своим безбожным капитаном.
1834
И моя звездочка
Море воет, море стонет,И во мраке, одинок,Поглощен волною, тонетМой заносчивый челнок.Но, счастливец, пред собоюВижу звездочку мою —И покоен я душою,И беспечно я пою:«Молодая, золотаяПредвещательница дня,При тебе беда земнаяНедоступна до меня.Но сокрой за бурной мглоюТы сияние свое —И сокроется с тобоюПровидение мое!»
1834
25 октября
Я не ропщу. Я вознесен судьбоюПревыше всех! — Я счастлив, я любим!Приветливость даруется тобоюСоперникам моим…Но теплота души, но всё, что так люблю яС тобой наедине…Но девственность живого поцелуя…Не им, а мне!
В дни былые сорванец,Весельчак и веселитель,А теперь Москвы строитель,И сенатор, и делец,О мой давний покровитель,Сохрани меня, отец,От соседства шумной тучиПолицейской саранчи,И торчащей каланчи,И пожарных труб и крючий.То есть, попросту сказать:Помоги в казну продатьЗа сто тысяч дом богатый,Величавые палаты,Мой пречистенский дворец.Тесен он для партизана:Сотоварищ урагана,Я люблю, казак-боец,Дом без окон, без крылец,Без дверей и стен кирпичных,Дом разгулов безграничныхИ налетов удалых,Где могу гостей моихПринимать картечью в ухо,Пулей в лоб иль пикой в брюхо.Друг, вот истинный мой дом!Он везде, — но скучно в нем:Нет гостей для угощенья.Подожду… а ты покаВникни в просьбу казакаИ уважь его моленье.
1836
Современная песня
Был век бурный, дивный век,Громкий, величавый;Был огромный человек,Расточитель славы.То был век богатырей!Но смешались шашки,И полезли из щелейМошки да букашки.Всякий маменькин сынок,Всякий обирала,Модных бредней дурачок,Корчит либерала.Деспотизма сопостат,Равенства оратор, —Вздулся, слеп и бородат,Гордый регистратор.Томы Тьера и РабоОн на память знаетИ, как ярый Мирабо,Вольность прославляет.А глядишь: наш МирабоСтарого ГаврилоЗа измятое жабоХлещет в ус да в рыло.А глядишь: наш Лафает,Брут или ФабрицийМужиков под пресс кладетВместе с свекловицей.Фраз журнальных лексикон,Прапорщик в отставке,Для него Наполеон —Вроде бородавки.Для него славнее бойКарбонаров бледных,Чем когда наш шар земнойОт громов победныхКолыхался и дрожал,И народ, в смятенье,Ниц упавши, ожидалМира разрушенье.Что ж? — Быть может, наш геройУтомил свой генийИ заботой боевой,И огнем сражений?..Нет, он в битвах не бывалШаркал по гостинымИ по плацу выступалШагом журавлиным.Что ж? — Быть может, он богатСчастьем семьянина,Заменя блистанье латТогой гражданина?..Нет, нахально подбочась,Он по дачам рыщетИ в театрах, развалясь,Всё
шипит да свищет.Что ж? — Быть может, старины Он бежал приманок?Звезды, ленты и чиныПрезрел спозаранок?Нет, мудрец не разрывалС честолюбьем дружбыИ теперь бы крестик взял…Только чтоб без службы.Вот гостиная в лучах:Свечи да кенкеты,На столе и на софахКипами газеты;И превыспренний конгрессДвух графинь оглохшихИ двух жалких баронесс,Чопорных и тощих;Всё исчадие греха,Страстное новинкой;Заговорщица-блохаС мухой-якобинкой;И козявка-егоза —Девка пожилая,И рябая стрекоза —Сплетня записная;И в очках сухой паук —Длинный лазарони,И в очках плюгавый жук —Разноситель вони;И комар, студент хромой,В кучерской прическе,И сверчок, крикун ночной,Друг Крылова Моськи;И мурашка-филантроп,И червяк голодный,И Филипп Филиппыч-клоп {13} ,Муж… женоподобный,—Все вокруг стола — и скокВ кипеть совещаньяУтопист, идеолог,Президент собранья,Старых барынь духовник,Маленький аббатик {14} ,Что в гостиных бить привыкВ маленький набатик.Все кричат ему приветС аханьем и писком,А он важно им в ответ:Dominus vobiscum! [7]И раздолье языкам!И уж тут не шутка!И народам и царям —Всем приходит жутко!Всё, что есть, — всё в пыль и прах!Всё, что процветает, —С корнем вон! — АреопагТак определяет,И жужжит он, полн грозой,Царства низвергая…А Россия — боже мой! —Таска… да какая!И весь размежеван светБез войны и драки!И России уже нет,И в Москве поляки!Но назло врагам онаВсё живет и дышит,И могуча, и грозна,И здоровьем пышет.Насекомых болтовниВнятнием не тешит,Да и место, где они,Даже не почешет.А когда во время снаМоль иль таракашкаЗаползет ей в нос, — онаЧхнет — и вон букашка!
С семилетнего возраста моего я жил под солдатскою палаткой, при отце моем, командовавшем тогда Полтавским легкоконным полком, — об этом где-то было уже сказано. Забавы детства моего состояли в метании ружьем и в маршировке, а верх блаженства — в езде на казачьей лошади с покойным Филиппом Михайловичем Ежовым, сотником Донского войска.
Как резвому ребенку не полюбить всего военного при всечасном зрелище солдат и лагеря? А тип всего военного, русского, родного военного, не был ли тогда Суворов? Не Суворовым ли занимались и лагерные сборища, и гражданские общества того времени? Не он ли был предметом восхищений и благословений, заочно и лично, всех и каждого? Его таинственность в постоянно употребляемых им странностях наперекор условным странностям света; его предприятия, казавшиеся исполняемыми как будто очертя голову; его молниелетные переходы, его громовые победы на неожиданных ни нами, ни неприятелем точках театра военных действий, — вся эта поэзия событий, подвигов, побед, славы, продолжавшихся несколько десятков лет сряду, все отзывалось в свежей, в молодой России полной поэзией, как все, что свежо и молодо.
Он был сын генерал-аншефа, человека весьма умного и образованного в свое время; оценив просвещение, он неослабно наблюдал за воспитанием сына и дочери (княгини Горчаковой). Александр Васильевич изучил основательно языки французский, немецкий, турецкий и отчасти италианский; до поступления своего на службу он не обнаруживал никаких странностей. Совершив славные партизанские подвиги во время Семилетней войны, он узнал, что такое люди; убедившись в невозможности достигнуть высших степеней наперекор могущественным завистникам, он стал отличаться причудами и странностями. Завистники его, видя эти странности и не подозревая истинной причины его успехов, вполне оцененных великой Екатериной, относили все его победы лишь слепому счастию.
Суворов вполне олицетворил собою героя трагедии Шекспира, поражающего в одно время комическим буфонством и смелыми порывами гения. Гордый от природы, он постоянно боролся с волею всесильных вельмож времен Екатерины. Он в глаза насмехался над могущественным Потемкиным, хотя часто писал ему весьма почтительные письма, и ссорился с всесильным австрийским министром бароном Тугутом. Он называл часто Потемкина и графа Разумовского своими благодетелями; отправляясь в Италию, Суворов пал к ногам Павла. Было ли это следствием расчета, к которому он прибегал для того, чтобы вводить в заблуждение наблюдателей, которых он любил ставить в недоумение, или, действуя на массы своими странностями, преступавшими за черту обыкновения, он хотел приковать к себе всеобщее внимание?