Стихи. (В переводах разных авторов)
Шрифт:
Из спящего любовь — оставлю сон.
И, пробудившись с солнцем, он воспрянет,
Протрет глаза и даже не припомнит,
Что за недуг весь год его терзал”.
От страха я попятилась к стене,
Но голос сладостный звенел не умолкая:
“О женщина, я был тебе супругом,
Когда ты мчалась на потоках ветра,
Когда плясала в вихре и прибое,
Во дни, которых смертной не припомнить.
Тебя сманили в колыбель, но все же
Пришел я вновь назвать
Я больше не боялась — этот голос
Во мне затронул память об ином.
Но молвила я так: “Король Эохайд -
Супруг мне здесь. И с ним познала я
Всё счастье женщины”. Тогда вскричал он властно,
Ввергая тело в дрожь, как под смычком струну:
“Какое счастье?! Знать, что неизбежный
Венец любому счастью — мертвый камень?!
Но знай, что в наших призрачных чертогах
Блаженству нет предела в пресыщенье,
Не гложет время юную красу,
Не устает танцор кружиться в танце,
Не встретишь скорби ни на чьем лице -
Лишь я один скорблю среди счастливцев
Над ложем, опустевшим без тебя”.
“Но как любить, — я молвила в ответ, -
Когда нельзя вздохнуть с лучом рассветным,
Упавшим мне на ложе и явившим
Из тьмы черты возлюбленного мужа:
‘Не вечны эти сила и краса!’?
Не стоила б любовь своих мучений,
Когда бы он порою, утомленный,
Не засыпал без сил в моих объятьях
И в муже я б не видела дитя.
Тот ничего не знает о любви,
Кто не постиг: она гнездо свивает
Лишь на уступе узком, ненадежном
Над пропастью, открытой всем ветрам”.
А он воскликнул: “Хочешь или нет,
Ты все равно вернешься к нам по смерти,
И эта жизнь твоя в людском обличье
Из памяти изгладится навеки!
К чему мне лишних тридцать, сорок лет
Наедине с бессмысленным блаженством?”
И сжал меня в объятиях, но я
Вскричала, отстранив его: “Не верю!
Чтоб эта жизнь, подслащенная смертью,
Забылась?! Нет! А коль поверю -
С двойною жаждой припаду губами
К тому, что дважды бренно!”
И на том
Он вдруг, как тень, растаял под руками.
Я удержалась — ствол большого бука
Не дал упасть. И за него цепляясь,
Я услыхала пенье петухов
Над сонной Тарой».
Поклонился ей король,
Благодаря за состраданье к брату,
И за посул ее, и за отказ.
И тут со склона донеслось мычанье,
И вслед за стадом в тисовых воротах
Толпа бойцов усталых показалась,
А брат Эохайда вышел им навстречу
Приветить их, не помня ничего.
King Eochaid came at sundown to a wood
Westward of Tara. Hurrying to his queen
He had out-ridden his war-wasted men
That with empounded cattle trod the mire;
And where beech trees had mixed a pale green light
With the ground-ivy's blue, he saw a stag
Whiter than curds, its eyes the tint of the sea.
Because it stood upon his path and seemed
More hands in height than any stag in the world
He sat with tightened rein and loosened mouth
Upon his trembling horse, then drove the spur;
But the stag stooped and ran at him, and passed,
Rending the horse's flank. King Eochaid reeled
Then drew his sword to hold its levelled point
Against the stag. When horn and steel were met
The horn resounded as though it had been silver,
A sweet, miraculous, terrifying sound.
Horn locked in sword, they tugged and struggled there
As though a stag and unicorn were met
In Africa on Mountain of the Moon,
Until at last the double horns, drawn backward,
Butted below the single and so pierced
The entrails of the horse. Dropping his sword
King Eochaid seized the horns in his strong hands
And stared into the sea-green eye, and so
Hither and thither to and fro they trod
Till all the place was beaten into mire.
The strong thigh and the agile thigh were met,
The hands that gathered up the might of the world,
And hoof and horn that had sucked in their speed
Amid the elaborate wilderness of the air.
Through bush they plunged and over ivied root,
And where the stone struck fire, while in the leaves
A squirrel whinnied and a bird screamed out;
But when at last he forced those sinewy flanks
Against a beech bole, he threw down the beast
And knelt above it with drawn knife. On the instant
It vanished like a shadow, and a cry
So mournful that it seemed the cry of one
Who had lost some unimaginable treasure
Wandered between the blue and the green leaf
And climbed into the air, crumbling away,
Till all had seemed a shadow or a vision
But for the trodden mire, the pool of blood,
The disembowelled horse.
King Eochaid ran,
Toward peopled Tara, nor stood to draw his breath
Until he came before the painted wall,
The posts of polished yew, circled with bronze,
Of the great door; but though the hanging lamps
Showed their faint light through the unshuttered windows,