Стихи. (В переводах разных авторов)
Шрифт:
Грезы — тоже тело;
Умерший вспять идет, к младенчеству без грез;
Кто грезить перестал, уж не вернется;
А всех священней — тени, что не жили
Среди живых, но в грезах к вам нисходят.
Ее породу знаю я давно.
Когда мужчина спит, войною истомлен,
Они, склонясь над ним, целуют в губы,
Окутывают облаком волос;
Проснувшись, он не помнит ничего,
Но затворен в себе и на объятья
Душой не отзовется.
[Выхватывает
Нет, ножом
Воздушный облик не пронзить. Молчи и слушай.
На то я дал тебе глаза и уши.
[Сида, постепенно ускоряя шаг, кружится в танце вокруг Духа Кухулина, скорчившегося у края сцены. Дух Кухулина тем временем постепенно пробуждается. Сида порой задевает лицо Духа волосами, но не целует его. Танец сопровождается струнными, флейтой и барабаном. Маска и одеяние Сиды отливают золотом, бронзой, медью или серебром, так что она подобна скорее идолу, чем человеку. Это сходство может отражаться и в ее движениях. Волосы ее тоже блестят металлом.]
Кто здесь, во тьме, передо мной
Сияет славой неземной,
Как в торжестве уединенья,
Пройдя ступени возрожденья,
Венчает долгий труд сполна
В ночи пятнадцатой луна?
Я не полна: поныне страсть
Имеет надо мною власть.
Но что гнетет тебя к земле,
И что тебя укрыло мглой,
И отчего лицо во мгле
Скрываешь?
Память о былом
Меня гнетет: о днях блаженных
Жены, не ведавшей измены,
О мертвых женах и мужах
И обо всем, что ныне — прах.
Ты, возлюбивший стольких жен,
Чей круг на день не довершен,
Полюбишь ли теперь иную,
Чье сердце бьется и тоскует,
Как и у тех, но от вершины
В последнем часе?
Вспомнил ныне,
Что я с тобой давно знаком!
Иссохший терн над родником,
Туманный холм, и дева-птица
То в танце яростном кружится,
То реет ястребом крылатым…
Я распахнул тебе объятья,
Но ты исчезла в тот же миг.
Забудь и холм, и тот родник
И распахни объятья снова!
Ты был смелее, право слово,
Пред полуптицей! Я твоя:
Не ястреб — дева.
Ну а я -
Не тот юнец в порыве страсти.
В тебе огонь последней части
Горит на грани полноты,
Но застит мне твои черты
Воспоминаний тяжкий гнет
И распрямиться не дает.
Так поцелуй меня в уста!
Хотя и меркнет красота
Пред памятью, но губ моих
Коснись — и все забудешь вмиг
Пред совершенной красотой.
И жало совести слепой
Не уязвит меня отныне?
Теченье времени застынет,
И долгий мой круговорот
Слиянье наших уст замкнет
В безбрежной грезе. Утолит
Любую жажду, усмирит
Любое сердце — и твое,
Кухулин! — это забытье.
Так не противься — напои
Мои уста!
Уста твои!
[Собираются поцеловаться, но он отворачивается.]
О Эмер, Эмер!
Значит, вот
О ком тоска тебя гнетет!
Как будто вижу вдалеке:
Плечо к плечу, рука в руке,
О Эмер, снова мы вдвоем
Вступаем в твой наследный дом!
Как умер, так зовешь ее,
А был живым — ни в грош ее
Не ставил!
Эмер, Эмер, где ты?
Ты преступил свои обеты:
Любую девку-неумеху,
Любого друга-пустобреха
При жизни ты ценил дороже,
Чем кров ее, и стол, и ложе.
Но ни одна из смертных жен
Над тем не властна, кто рожден
Для мира, где обет любви -
Всего лишь прах воспоминаний,
Где взор омытый не туманит
Земная грязь.
Уста твои!
[Сида выходит; Дух Кухулина следует за ней.]
Кричи, что ты навеки отвергаешь
Его любовь! Не мешкай, поспеши!
Нет, ни за что не крикну.
Ну и дура!
Я, недруг Фанд, явился помешать ей,
А ты стоишь и зря теряешь время!
Ты слышишь стук копыт на берегу?
Прислушайся, как бьют копытом кони!
Она уже взошла на колесницу,
Но он еще не с нею. Торопись же!
Последний миг настал — кричи, кричи!
Отринь его — и власти Фанд конец.
Уже одной ногой на колесницу
Ступил Кухулин — крикни, что велю!..
Любовь Кухулина навеки отвергаю!
[Тело Кухулина падает на ложе, наполовину задергивая занавеску. Этне Ингуба входит и опускается на колени у ложа.]
Вернись ко мне, любимый! Это я -
Я, Этне!.. О, смотри! Он возвратился,
Он с нами вновь, на ложе шевельнулся!