Стихи

Гончаров Виктор Михайлович

«Дыши огнем, живи огнем…»

Дыши огнем, живи огнем, Пусть правды убоится тайна. Случайно мы с тобой умрем, Все остальное — не случайно. Смотри, как, напрягая слух, Над Дикой балкой месяц вызрел. Не говори: «случайный друг», «Случайный день», «Случайный выстрел»… Я вижу, над твоим крыльцом Гнездится час твой черной птицей. Не лги, а то умрешь лжецом! Не убивай — умрешь убийцей! Нет, не случайно, боль тая, Идет ко мне тропой печальной На кладбище любовь моя, Которую я звал случайной.

1958

«Нет, не пишите кровью, не пишите…»

Нет, не пишите кровью, не пишите. И так в крови продрогшая земля. Любите эту землю и пашите — И превращайте пустыри в поля!

1959

«Я должен это все увидеть…»

Я должен это все увидеть, Преодолеть и победить, И до конца возненавидеть, И до предела полюбить. Пока мой друг заборы строит На тихой даче у пруда, Я должен вместо старой Трои Создать, как в сказке, города. Родить людей, воздвигнуть стены, Изжить бездушье, смыть позор, Настроить новые антенны На межпланетный разговор.

1960

«Я ощущаю бренность бытия…»

Я ощущаю бренность бытия, Ничтожество своих переживаний, Несбыточность стремлений и желаний, Разрыв

между понятьем — быть и Я. Смирились травы, отгремел прибой, Какие звезды превратились в пепел! И все-таки я рад, что был Собой, Что жизнь ничью В земном похмелье не пил.

1960

«Я не дождусь весны…»

Я не дождусь весны. Скорей, Скорей сорваться с якорей! Скорей, скорей, скорей в простор, Где колется небритый бор. Где каждый кустик, каждый лист Необычайно свеж и чист. Где каждой травкой бытие Берет и требует свое. Я не дождусь весны. Мой лед Сам по теченью не уйдет. Мои поля не зацветут, Мне тучи силу не дадут. Я это должен делать сам Себе, и рекам, и лесам. Чтоб мы с тобой — скорей, скорей, Скорей сорвались с якорей. Чтобы любовь трубили трубы. Чтоб губы отыскали губы. Чтоб лед трещал, Чтоб птицы пели, Чтобы глаза зазеленели И капля утвердилась в теле!

1960

Друзья мои!

Поэта этого я знаю хорошо… И, откровенно говоря, Не очень люблю Его однообразный труд. Мне кажется, Совсем нс в рифмах дело… Мы за столом сидели — Шумный стол. Сияя звездами. Два южных полководца Возглавляли строй Пустых бутылок. Нам было весело. Мы громко пели песни. И вдруг он стал читать Свои стихи о жизни. А я следил, Куда он повернет. Поэта этого я знаю хорошо. Мы сверстники. В один и тот же день Мы с ним пришли В военкомат когда-то. Я до предела наглотался фронта. Да что рассказывать!.. В любое время года, Как Балда чертей корежил, Так и меня Погода каждый день гнетет. Поэт знакомый продолжал читать… Он сделал все, Чтоб жить поближе к тылу. Потом он сочинил Три томика стихов О том, как он обижен Тем, что не попал на фронт. О том, что за своих друзей, Погибших там, Он будет мстить Всю жизнь! Слова в его стихах Стояли прочно-напрочно, И рифмой, как болтом, Он стягивал любую строчку. Как змейка, Галстучек на нем Откуда-то из Перу… Кольцо на пальце С острова Мадагаскар. И сам он — голосом пророка — Вещал, что он обязан жить Еще напористей, Упруже, Интенсивней. Что он на мушку взял Уныние и грусть, Что брать от жизни Больше в двадцать раз Он должен. Он обязан! Ложатся на него Все жизни сверстников, Погибших на лету. Тяжелый груз!.. Но он нести обязан Чужие жизни. Должен долюбить за них И додышать. А, черт возьми! Здесь за себя живешь Не так, как надо. Нехваток полон дом. Три жалкие десятки Я вечно с запозданьем Посылаю матери. А если б я погиб — Он жил бы за меня? Да, жил бы за меня! Он любит жизнь, Он жил бы за меня. Мне стало страшно. А что, подумал я, Что, если бы такая мысль Явилась мне тогда — В бою? Мне б было страшно Оставить Родину На этого, со змейкой. А может, я С годами Трусом стал? Ах вот как!.. И тогда я встал из-за стола. Спокойным шагом Вышел на балкон. А ночь была такая, Что звездочки продраились, Как гвозди На солдатских каблуках. Седьмой этаж! А там, внизу, Огни витрин и магазинов разных, И шум, и визг, и праздничный бедлам. Нет, черт возьми, Не трус! Я прыгнул на барьер, потом, руками Ухватясь за прутья, Спустился за балкон. И на фалангах пальцев Повис, как обезьяна, Между землей и небом, Между животным страхом и собой! И мне кричать хотелось От восторга. Нет, я не трус, Нет, я готов разбиться На мелкие кусочки об асфальт! Вот стоит мне сейчас Еще чуть-чуть Ослабить пальцы — И нет меня! И больше нет меня. Я слышал, Как затихло все в квартире, И радовался ужасу, Который Я бросил им — Друзьям своим на стол! А ужас был, Предельный ужас был. Потом хозяин, кажется, Не помню, На животе подкрался и спросил: «Ты что?» А я сказал: «А что?» «Пошли за стол, Еще коньяк стоит», «Коньяк?» Но пальцы онемели, И подтянуться я уже не мог. «Держись, держись», — Мурлыкал он, как тигр, И осторожно, но н'aпрочно, Железно Схватил меня за кисть моей руки И за-кри-чал! К чему все это?.. Три месяца прошло с тех пор. Сегодня ночью Я в поту проснулся от ужаса. Как уцелел? Как не разбился я? Мне страшно стало. Черт возьми, вдруг шмякнуться Беззвучно об асфальт!.. Зачем? И для чего? Чтоб этот За меня Дышал потом? Любил? Мокрица! Ему не плакать, не любить, как я. Не вкалывать С утра до самой ночи, Пласт за пластом Не выдать на-гор'a. Взгляни на руки, н'a. Читай! По этим вот курганам Ты можешь предсказать Судьбу России всей! Друзья мои, Кто жив еще пока, Давайте долго жить, Назло ему. Друзья мои, Дружней дышать давайте, Чтоб гром стоял От Буга до Курил. Мы сами можем все! За нас не надо жить…

1961

Вулкан

«Вот это живопись! Я — за такую. Ты достиг. И нету ни черта, И в то же время — всё! Какому богу ты молился? Ты сам не понимаешь, что изобразил. Ну, брат, здесь ничего не скажешь!..» Мой друг мне так сказал. Я цвет открыл. С сегодняшнего дня Отсель пойдут владения мои. Я ощутил упругость крыл своих. Но торжество свое Не показал знакомым. Не суеверен, нет. Законом стало для меня давно — Не радоваться громко. Уж больно часто Ломали ребра неудачи мне. Успех художника… То ощущение Сравнить нельзя ни с чем. Восторга и тревоги ощущенье. Щемящей радости. Толчков подземных. Желание горы заговорить вулканом. Но я молчал… Мой друг, всесильный друг, С коврами в кабинете, В какой музей определят меня? «Ну, брат, — сказал он, — ты — Гоген. Я ночи три не спал. Вся в водорослях, Омуты в глазах, — Из детства нашего Студеная русалка. Я долго думал, Думал. Вот беда — В любом музее Она в глаза бросаться Слишком будет. Нет в ней того, Чтоб в унисон… Чтобы из общего не вырывалось, Чего-то, что-то недоделал ты. Одно — моя жена, Твои друзья, соседи, — Нам ясно все. А вот народ, Он, знаешь, требует свое, Ему подай, чтоб было досконально…» Я хлопнул дверью! «Доскональный» — Руки я больше не подам ему. Народ в его глазах тупей его. А сам откуда, сам? Мы — из одной деревни В снегах и бездорожье, Где она? Далекая, как детство, Где она? Пускай она, как мать, рассудит нас. Пускай на этот суд слетятся звезды С могил отцов погибших. Пусть деревянные кресты С

могил дедов придут. Я цвет открыл… Я обнажил его, как вены обнажают. Вулкан заговорил! На этот раз не погасить меня. Отсель пойдут владения мои!

1961

Я жил когда-то

Мне кажется, я в сотый раз рожден, А вспомнить не могу Те, прежние свои существованья. Но что-то все же знаю я, И это «что-то» здесь, в моей груди Живет, Ворочается, Тяжело вздыхает. Припомнить что-нибудь? Нет, это безнадежно. Вот разве только сны. Они меня измучили — Одно и то же Снится каждый раз. Одно и то же… Будто на скале Я высек мамонта. И сотни две людей, Одетых в шкуры, Гортанным криком Славили меня. Предела их восторгу не было. И то, что я не смог изобразить На каменном холсте, Воображение людей дорисовало. Царапина художника на камне Для них была открытием вселенной. И люди видели, Как билось солнце На бивне мамонта. Как кровь течет Из мамонтовых ран. И как из глаз затравленных Чудовищной горы Стекают каменные слезы Мамонта. Беспомощности слезы… Я славил человека. Он стал сильнее зверя. Далекий сон, Он радует меня. И люди в шкурах, Люди в рваных шкурах. Я жил когда-то, Жил когда-то я! Припомнить что-нибудь? Вот разве только сны. Сикстинская капелла. Дивный свет. Расписан мной и потолок и стены. Художник я… Старик уже, старик… Шесть лет последних Я отдал этой росписи. И суд господний, Страшный суд идет. Нет ложных красок, Нет пустых мазков. Все жизненно до ощущенья боли. И ад, и рай, И божья неподкупность! А то, что я не смел изобразить, Воображение людей дорисовало. И славила толпа Мой многолетний труд, Художника, Увидевшего бога В человеке! Что будет сниться мне Из этой жизни? Что? Скала… Самой природой — Дождями, Солнцем, Холодом, Ветрами Изображен встающий человек. Я как художник освободил его От злых нагромождений. Все сдержанно, Все грубо, Ощутимо. В намеке все. Предельно скупо все! А то, что я не стал изображать, Воображение людей дорисовало. Величием своим испуган человек. Он поднимается. Он удивлен собой. Из рук его летят ночные звезды, Росинки светлые, В безвременье, В бесчисленность светил. За много, Очень много километров Он видится Таким богатырем, Перед которым Бог — ничтожество, Перед которым Бога нет. А люди дорисовывают сами Свое величие. И каждый понимает, Что он велик, И прост, И чист, И неподкупен! Победа человека над собой Мне будет сниться, Когда в сто первый раз Я появлюсь на свет И вновь возьму Резец или палитру, Чтобы из гор, Из рек, Из звезд ночных Воссоздавать черты Сынов земли. Чтобы резцом и цветом Славить человека. Мне кажется, Я буду снова жить.

1961

Махачкала

Там, где в берег рябой Бьет волна за волной, — Город Махачкала С гор ворвался в прибой. Ну и море, друзья, Ну и ветер, друзья, Не смеяться — нельзя, И не плакать — нельзя! Волны — вольный народ, Валу вал друг и брат. Море в пляску идет — Горы, сдайте назад! Этот танец, друзья, Мне нельзя не понять. То, лезгинкой грозя, Волны движутся вспять, То, как в битву быки, Вдруг на берег бредут — Изомнут, изотрут, Разорвут на куски! Соль в морщинах у глаз — От слезы? От волны? Здесь, в груди, улеглась Буря прошлой войны. И под вечер меня Так, бывает, качнет, Будто снова огня Поддает небосвод. Будто снова «ура!» Громыхает в груди. Мне моргают: «Пора. Не шуми. Уходи». Не спешите, уйду. Вам недолго рычать… Ах, на чью-то беду Чайке в бурю кричать! Но пока мой черед. Али черт нам не брат! Море в пляску идет — Горы, сдайте назад!

1961

Макумба

Мне нравится, Как Эсамбаев танцует. Смотрите, смотрите, Что делает дождь, Весенний, Спасению равный! До дрожи Волнует меня этот танец. На брызги Я сам разбиваюсь, звеня. Уже не собрать вам Ни жестов, ни глаз. Я в пыль завернулся, Я принят корнями. Ах, радугой мне б Обернуться над вами! Побегами риса Взойти б мне для вас. Мне нравится, Как Эсамбаев танцует… Смотрите, смотрите, Как солнце встает! Оно захватило Леса и долины. Я вижу, как тает И рушится лед, Как тень, умирая, Вползает в ущелье, Как пчелы от сот Оттесняют врагов, Как в маленький, Ищущий, плачущий рот Крестьянка набухший Сосок свой сует. Гляжу я — И сам полыхаю от счастья. Я тоже встаю Против бед и ненастья. Пусть сумрак дрожит, Я сияю в зените, — Взгляните, Идите за мною, Ищите! Мне нравится, Как Эсамбаев танцует… Шаманствует В дикой одежде Махмуд. Макумба на сцене, Макумба на сцене! Мне кажется, Ливнем и громом Оценит Природа Танцора невиданный труд. На полной отдаче искусство живет На полной отдаче… Как магма, горячей, Холодной, Как страшного случая пот. Мне нравится, Как Эсамбаев танцует!

1961

Тяжесть земли

Было довольно поздно, Ноги почти не шли. Казалось, я нес всю тяжесть Вращающейся Земли. Вдруг мир покачнулся — И больно Ударил асфальт в лицо. «Давненько я не виделся С лучшим своим бойцом. Разведчик Орлов! Хороший… Откуда? Я слезно рад. Постой!.. Ведь тебя убили Лет двадцать тому назад». Небритый, он улыбнулся И поднял вверх автомат: «Нет, не убит, бессмертен Погибший в бою солдат! А ты это что здесь ищешь, Ночью, на мостовой? Давай помогу подняться, Пошли, отведу домой. Я слышал — ты стал поэтом? Давай, лейтенант, пиши, Только получше, с сердцем, Чтоб правда, И от души! Я в рифмах силен не очень, Но душу всегда пойму. А правда, она поэту Приятнее самому!» Поэт улыбнулся косо: «А с чем эту вещь едят?» И был удивлен вопросом Погибший в бою солдат, Разведчик Орлов, Под Клином Убитый врагом в упор… Он из-под каски кинул Поэту в лицо укор: «Дело, как видно, скверно… Ты влип в этот мрачный ил, Ты слезы и кровь, наверно, Давно, лейтенант, забыл! А помнишь, какое слово В санбате ты нам давал? Сам Батя тебя, Подкова — Полковник поцеловал! Ты клялся: „Пока, мол, бьется Сердце в груди моей, В стихах будет вдоволь солнца, Правды суровых дней!“ Нету тебе пощады — Вставай, и пошли скорей!» И я почувствовал взгляды Своих фронтовых друзей. «Куда вы меня ведете? Я сам, Не толкай, Пойду!» Кто с пулею на излете, Кто с мхом и землей во рту… Без рук, без обеих даже… Все это ко мне ползет… Меня обвиняют в краже, Расправа поэта ждет! «Где правда, поэт, тебе мы Вручили ее в бою? Из этой бессмертной темы Долю отдай мою! Я ради нее, той доли, Жизнь положил в бою!» Было довольно поздно, Ноги почти не шли. Казалось, я нес всю тяжесть Вращающейся Земли.