Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
«Она должна быть моей! Говорю вам раз на-всегда: должна! Хочет она этого или не хочет. А впрочем, как может она не хотеть, — ведь я богат, более богатого жениха не найти во всей округе. Я же чувствую, что без нее не могу жить. Во сне и наяву все она, одна она передо мной. И я не знаю даже, как ее зовут. Но какое это имеет значение, если она мне понравилась! И куда она могла уехать? Кабы я знал, сейчас бы поехал за нею. Да, я забыл вам сказать, что я уже здоров, по крайней мере настолько здоров, что могу ходить. Ковыляю весь день по улице возле ее дома, но не решился еще никого спросить, чей это дом и чья она дочь. Завтра рано утром придет мой посланец; дайте ему сколько-нибудь денег для меня».
Денег у Ривки было
Весть, что Готлиб здоров и может уже ходить, обрадовала Ривку, но его чрезмерная и слепая любовь начала ее тревожить. Ей вдруг пришла мысль: а что, если девушка, о которой пишет Готлиб, христианка, что тогда? Она не захочет выйти замуж за Готлиба, и хотя бы Готлиб бог знает что сделал, он не сможет на ней жениться. И ее разгоряченный мозг не покидала эта догадка, будто назойливая оса, и снова начала она волноваться, и мучиться, и ночей не спать, и проклинать весь мир, мужа и себя. Ей неизвестно почему хотелось, чтобы Готлиб женился на какой-нибудь бедной рабочей девушке из Лана, какой была она сама, когда посватал ее Герман. Ей казалось, что она возненавидела бы его вместе с его женой, если бы эта жена была из богатого дома. А между тем из писем Готлиба с очевидностью вытекало, что девушка, которую он полюбил, была богата, разъезжала в экипажах, имела много нарядных слуг, и в душе у Ривки начинала понемногу зарождаться против нее какая-то слепая ненависть.
Но больше всего огорчений было у Ривки с деньгами. Спустя несколько дней, снова в отсутствие Германа, пришел трубочист с письмецом. Б коротком и незамысловатом письме было написано: «Денег мне надо, много денег. Должен одеться по-человечески. Она завтра приедет. Я должен говорить с нею. Уже знаю, чья она. Передайте сейчас же хотя бы сто гульденов».
Ривка задрожала даже, прочитав эти слова. Знает — чья, а не напишет, не скажет, оставляет ее в неизвестности. И есть же сердце у него! А еще сто гульденов просит — откуда она возьмет? Герман вот уже несколько дней что-то очень скупился, не давал ей на руки никаких денег, не оставлял, как это прежде бывало, ни цента в ящике своего стола, а все запирал в большой железной кассе на три замка и ключи брал с собой. Ривка до этой минуты даже и не намечала этого. Но теперь, когда сын потребовал у нее такую сумму, а она не нашла у себя даже цента, она рассвирепела, металась из стороны в сторону, от одной шкатулки к другой, но нигде не могла найти ничего. Она громко проклинала скрягу-мужа, но проклятья не могли ничему помочь, и скрепя сердце она вынуждена была отпустить трубочиста ни с чем, сказав ему, что денег сейчас нет и что пусть он придет завтра. Трубочист покачал головой и ушел.
После его ухода Ривка, как безумная, бегала по комнатам, стучала мебелью и наполняла весь дом проклятьями и бранью. За этим занятием застал ее Герман.
— Жена, что с тобой? — вскрикнул он, стоя на пороге. — Ты с ума сошла?
— С ума сошла!! — крикнула Ривка.
— Чего тебе надо? Ты что швыряешься?
— Денег надо.
— Денег? Зачем тебе деньги?
— Надо, и все тут.
— И много?
— Много. Двести ренских.
Герман улыбнулся.
— Да ты что, собираешься волов покупать, что ли? — сказал он.
— Не спрашивай, а давай деньги!
— Те-те-те, скажите, какой грозный приказ! Нет у меня денег для раздачи!
— Нет денег! — вскрикнула Ривка и зверем глянула на пего. — Кому ты это говоришь? Сейчас же давай, не то беда будет! — И она с поднятыми кулаками начала
Герман пожал плечами и отступил назад.
— С ума сошла женщина! — проворчал он вполголоса. — Давай ей деньги, а неизвестно — зачем. Ты думаешь, — сказал он ей спокойно и убедительно, — что у меня деньги лежат? У меня деньги в дело идут.
— Но мне нужны деньги сейчас, немедленно! — сказала Ривка.
— Зачем? Если тебе надо что-нибудь купить— скажи мне, я возьму в кредит, потому что наличных денег у меня нет.
— Мне нужен не твой кредит, а только наличные деньги. Слышишь?
— Говори вот этим стенам, — ответил Герман и, не пускаясь с нею в дальнейший разговор, торопливо зашагал в свой кабинет, все оглядываясь, не бежит ли за ним Ривка с поднятыми кулаками.
Придя в кабинет, он сначала хотел запереть дверь на ключ, но затем, зная натуру Ривки, раздумал и с тихим, загадочным смехом уселся за письменный стол и начал писать.
— Я знал, что оно так будет, — говорил он сам себе, все еще с таинственной улыбкой на лице. — Но пусть! Теперь я не уступлю и прижму ее. Посмотрим, кто из нас сильней.
Через минуту, тяжело дыша, вошла Ривка. Ее лицо то наливалось кровью, словно бурак, то снова становилось бледным, как полотно. Глаза пылали лихорадочным огнем. Она села.
— Скажи, ради бога, чего ты хочешь от меня? — спросил ее Герман как можно спокойнее.
— Денег, — ответила Ривка с упорством сумасшедшей.
— Зачем?
— Для сына, — сказала она с ударением.
— Для какого сына?
— Для Готлиба.
— Для Готлиба? Но ведь Готлиба уже и на свете нету! — сказал Герман с притворным удивлением.
— Пускай лучше тебя не будет на свете!
— Значит, он жив? Ты знаешь, где он? Где он, скажи мне! Почему не идет домой?
— Не скажу!
— Почему же не скажешь? Ведь я все-таки отец, не съем его.
— Он боится тебя и не хочет быть с тобой.
— А денег моих хочет? — сказал задетый за живое Герман.
Ривка ничего не ответила на это.
Борислав смеется
— Так знай же! — сказал решительно Герман. — Передай ему, если знаешь, где он: пускай возвращается домой. Довольно с меня этой дурацкой комедии. Пока не воротится, ни одного цента не получит ни от меня, ни от тебя.
— Но ведь он готов с собой бог знает что сделать! — вскричала Ривка с отчаянием в голосе.
— Не бойся! Так сделает, как во Львове утопился. Он думает, что сломает меня своими угрозами. Нет, однажды я уже поддался, теперь хватит.
— Но он готов убежать куда глаза глядят, готов беды себе натворить!
— Хе-хе-хе, — сказал насмешливо Герман, — без денег не убежит, а впрочем… Слушай, Ривка: чтобы ты не терзала себя тем, что вот, мол, ты рассказала мне о нем! Я знаю, он запретил тебе говорить, и я не требовал у тебя признания. Но я давно уже знаю об этом, знаю, где он живет и что делает, — все знаю. И счастье его, что я это знаю, а иначе жандармы давно бы уже засадили его в каземат и по этапу отправили во Львов. Понимаешь? Счастье его, что тот угольщик, с которым он приехал из Львова и у которого он живет, сразу же, как только я приехал, рассказал мне все дочиста. А теперь слушай! Я его трогать не стану, ловить его не пойду, потому что он в конце концов в моих руках. Передай ему: пускай возвращается домой, и все будет хорошо. А если не хочет, его заставят это сделать. Жандармы следят за ним, не дадут ему никуда двинуться из Дрогобыча. Денег он не получит, передай ему это через того вора-трубочиста, который таскает тебе письма от него. Он у меня давно на примете, пускай и это знает. И на этом конец!