Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
— Как не заработаете? Вот же зарабатываете.
— Э-э, да разве это заработок! И на прожитье не хватает, не то чтобы какая подмога для хозяйства была. Довольно с нас! Пускай другие зарабатывают.
Рекой поплыл народ вниз по улице, спокойно, печально. За Бориславом на выгоне уже стояли новые толпы. Начали прощаться.
— Будьте здоровы, товарищи! Дай вам боже счастливо закончить то, что задумали! Давайте знать, что здесь слышно будет!
— Будьте здоровы! Авось скоро в более счастливое время встретимся!
Медленно во все стороны, в горы и долины, по лесам и полям, расходились толпы рабочих, время от времени оглядываясь на покинутый ими Борислав, который спокойно
Правда, бориславские предприниматели не совсем были похожи на этого кота. Уход такой массы рабочих встревожил их не на шутку. Они не могли понять, что произошло с рабочими и чего они хотят. И все же хоть отчасти они успокоились, рассуждая про себя: что же. половина ушла, а половина все-таки осталась. А если этих будет недостаточно, то скоро придут новые, даже больше, нежели нужно. С этой надеждой предприниматели спокойно переспали ночь. Но их расчеты, хотя и казались вполне правдоподобными, на этот раз не оправдались.
На следующий день большая часть кошар пустовала. То есть, собственно, не совсем: надсмотрщики пришли, отперли двери и удивились, что рабочие не приходят. Некоторые пришли в бешенство и проклинали рабочих; другие, более спокойные, сели возле дверей на свои скамеечки, обещая как следует набить морды мерзким бездельникам за такое неслыханное опоздание. Но и то и другое было напрасно. Уже солнце высоко-высоко поднялось на небе, а рабочих все не было. Надсмотрщики, быть может, еще долго ждали бы и сгорали от нетерпения, если бы говор, а затем крики и брань в соседних кошарах не дали им знать, что и там, хотя рабочие и сновали взад и вперед, словно осы, произошло что-то неладное, необычное и неслыханное. А произошло там следующее: к некоторым кошарам пришли рабочие и, выстроившись в ряд перед дверью, молча поджидали надсмотрщика. Приходит надсмотрщик, отпирает дверь, рабочие молчат— и ни с места: не идут в кошару.
— Ну, за работу! — кричит надсмотрщик.
— Э, еще время есть у нас, — отвечает холодно тот или иной нефтяник.
— Как это есть время? — кричит надсмотрщик. — Но я не имею времени!
— Ну, так полезай и работай сам, если тебе так спешно надо! — кричат рабочие и хохочут.
Надсмотрщик синеет от злости, сжимает кулаки, готов первому попавшемуся заехать в зубы.
— Не злись, голубчик! — успокаивают его рабочие. — Мы пришли сюда сказать тебе, что больше работать не будем.
— Не будете работать? — лепечет ошеломленный надсмотрщик — Это почему?
— Потому что не хотим иметь такого пса, как ты, надсмотрщиком — это раз, и потому, что нам мало платят — два. Будь здоров! Передай своему хозяину, что если даст нам лучшего надсмотрщика и по двенадцати шисток в день, то вернемся назад на работу.
И это произошло сразу, одновременно во всех кошарах, во всем Бориславе. Один огромный вопль удивления, гнева и беспомощности вырвался из уст предпринимателей и эхом прокатился по городу от края до края.
Одни надсмотрщики стояли остолбенев, с разинутыми ртами, услыхав эти неслыханные, безбожные слова. Другие вспыхивали безмерным гневом, приходили в ярость, бросались на рабочих с кулаками, угрожали, что палками и кулаками заставят их работать. Некоторые же недоверчиво усмехались, принимали это за шутку. А когда рабочие и в самом деле расходились по домам, они, махнув рукой, ворчали: «Тьфу, что за народ! Важничает невесть как. Будто, кроме них, никого нет в Бориславе. Найдем, братец мой, найдем, кроме вас, рабочих, еще лучших, более покорных,
До самого полдня в тот понедельник они не знали даже толком, действительно ли все это произошло, действительно ли во всех шахтах, кошарах и складах и на нефтяных заводах рабочие не вышли на работу. Они долго бегали по улицам, как гончие псы, хватали дрожащими руками первого встречного рабочего за плечо, и хотя пальцы их готовы были, как железные крючья, крепко впиться в рабочее тело, они спрашивали с притворной кротостью:
— Ну, Гриць, почему не идешь на работу?
— Нет работы.
— Как нет? У меня есть.
— А много заплатишь?
— Ну, не спрашивай, а иди работай. Сколько люди, столько и я.
— Не пойду. Мало.
— Не пойдешь? Как это не пойдешь? А что же будешь делать?
— Это мое дело. Не спрашивай!
Словно бешеные, бегали предприниматели по улицам, охотясь за рабочими, но скоро убедились, что напрасны их старания и что рабочие, по-видимому, сговорились. Правда, многим не хотелось верить в возможность рабочего сговора в Бориславе, а иные, хотя и верили, были так поражены этим событием, что и сами не знали, что делать и как помочь беде. Чувствуя свое бессилие, они бегали, твердили о грозящих им убытках, о неслыханной наглости рабочих, об упадке дел в Бориславе, но никому и в голову не пришло подумать о какой-нибудь помощи, кроме разве жандармов.
Предприниматели даже не старались узнать, чего, собственно, хотят рабочие. Первый день войны прошел довольно спокойно. Обе воюющие стороны, взволнованные и встревоженные новизной и необычайностью событий, старались передохнуть, успокоиться, собраться с мыслями, присмотреться к новой обстановке. Бастующие рабочие держались как-то робко, неуверенно; на улицах не видно было больших толп, маленькими группами собирались нефтяники где-нибудь в сторонке и толковали, что делать дальше. Только за Бориславом, на выгоне, было много народу; там варили кашу и, соблюдая полнейший порядок, наделяли ею нуждающихся; там же находился центр рабочего совета, были все побратимы, был Бенедя.
Бенедя с виду был спокоен, говорил ровным, звонким голосом. Только глаза, необычно горевшие, лицо, необычайно бледное, и новые глубокие морщины на лбу свидетельствовали, что его мысль работала с огромным напряжением. Совещались о том, какие выставить требования предпринимателям на случай соглашения. Почти все советовали требовать немного, чтобы тем вернее получить требуемое. Бенедя возразил на это:
— Правда ваша. Кто меньше требует, тот скорее получит. Однако в нашем деле хуже всего было бы требовать мало. Ведь если мы подняли войну, то уже надо добиться, чтобы нам была от нее польза. А главное, как я думаю, надо выставить такие требования, которые не только бы облегчили нашу повседневную жизнь, но вместе с тем помогли бы нам усилиться, крепче стать на ноги. Потому что, видите ли, может случиться и такое, что предприниматели теперь, под нашим натиском, согласятся на все, особенно когда увидят, что мы не только сами не работаем, но к других не допускаем к работе. Но потом, как только мы согласимся на их обещания и прекратим войну, они — бац! — и снова прижмут нас еще пуще прежнего. Вот я и говорю: надо нам такие требования выставить, чтобы обеспечить себя на тот случаи, если хозяева не сдержат обещаний, чтобы мы имели возможность в любую минуту снова начать точно такую же войну, если это понадобится.