Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Франко Иван Яковлевич

Леон замолчал на минуту, чтобы придать тем самым больше веса своим последним словам, а взгляд его, скользнув по комнате, остановился на Германе, который задумчиво стоял у окна и пальцами барабанил по стеклу.

Многие предприниматели также взглянули в ту сторону, а некоторые даже вскрикнули, словно осененные неожиданной догадкой:

— Неужели? Не может быть!

— Разве я знаю! — ответил будто бы безразлично Леон, пожимая плечами. — Знать не знаю, но говорю то, что думаю.

Его нечистая совесть велела ему видеть в Германе своего заклятого врага, и он доволен был сейчас тем, что в сердца своих слушателей бросил искру подозрения, будто бы весь этот рабочий бунт — дело Германа, затеянное им для того, чтобы всех более мелких предпринимателей и даже самого Леона припереть к стене.

— Но слушайте же, что было дальше. Иду

я дорогой, а навстречу мне целая гурьба голодранцев. «Куда?» спрашивают. Я набрался храбрости. «А вам какое дело?» говорю. «Нам такое дело, — отвечают, — что мы здесь сторожа, следить должны, чтобы никто из Борислава не выходил!» — «Что вы вздор мелете! — вскрикнул я. — Не задевайте люден посреди дороги! Я вас не трогаю, оставьте меня в покое». — «Ну, так оставьте же и вы нас в покое, — отвечают, — возвращайтесь себе подобру-поздорову в Борислав, а туда ходить нельзя!» И, не пускаясь со мной в дальнейшие разговоры, взяли меня за плечи да назад. Я начал вырываться, кричать, а они смеются. Сжали меня, точно клещами, проводили до самого Борислава и пустили. «Вот беда!» подумал я, а сам, измученный, еле дышу. Остановился я, оглядываюсь, вижу — идут мои рабочие из Дрогобыча. «Га, — думаю, — слава тебе, господи, идет подмога! Из Борислава не пускают, но в Борислав, может быть, пустят». Да и шагаю навстречу им, радуюсь, что их так много, больше ста человек. Однако немного я успел пройти, как эта проклятая стража — к ним. «Эй! Кто идет?» крикнули. «Добрые люди, рабочие», отвечают те. «А куда идете?» — «Вот идем на работу, сюда, в Борислав». — «Нельзя!» — «Как это нельзя?» — «Так что нельзя. Вы разве не знаете, что мы посылали повсюду своих людей и просили, чтобы несколько дней никто не шел сюда на работу, пока мы для всех лучшей платы не добьемся?» — «Нет, не знаем», говорят дрогобычские. «Ну так знайте теперь, и просим вас по-хорошему: поворачивайте назад, откуда пришли!» Рабочие начали колебаться, некоторые, очевидно, хотели вернуться назад и начали перешептываться с забастовщиками, другие же хотя, возможно, и не верили этим словам, по боялись забастовщиков, видя, какое множество их собралось. Достаточно того, что пришедшие из Дрогобыча стояли, не зная, что делать и с чего начать. Это вывело меня из терпения. Я бросился в середину толпы и крикнул: «Не слушайте их! Они разбойники, лодыри! Тюрьма им будет, а не лучшая плата! Идите на работу, не обращайте на них внимания! Восемь шисток в день каждому, что вам еще нужно?» Эти слова как бы ошеломили всех. Пришлые начали двигаться, чтобы податься вперед. Но эти встали стеной: «Стойте! Не пустим никого!» Я снова кричу: «Вперед, за мной!» Шум, гам поднялся, тумаки посыпались, пинки, а потом и камни… На крик сбежалось их много, началась драка такая, что и света не видно стало. Я и сам не помню, что со мной было. Несколько кулаков угодили мне и в лицо, и в ухо, и в затылок, и между плеч, так что я и опомниться не успел, как попал в самую сильную давку, а оттуда вытолкнули меня снова на бориславскую улицу. Я оглянулся. Борьба уже окончилась, пришлые бросились врассыпную и побежали в Губичи. Рев, крики «урра!», «урра!». Даже оглушило меня, и я, видя, что ничем помочь не могу, вернулся сюда. Вот так-то!

И Леон, окончив свой рассказ, сплюнул и послал еще одно проклятье «этим разбойникам», которые ни с того ни с сего наделали им столько хлопот и готовы еще большей беды натворить. Все предприниматели умолкли на минуту, все они раздумывали над тем, что услышали, ни никто не мог ничего придумать кроме одного: жандармов и войско! Только один Герман до сих пор не вмешивался в их разговор, а все еще стоял возле окна и думал. По его наморщенному лбу и устремленным в одну точку глазам видно было, что его мысль работает с необычайным напряжением. И действительно, дело стоило того, чтобы о нем хорошенько подумать; наступало решающее время, когда нельзя было ручаться за завтрашний день, когда нужно было как следует напрячь внимание, чтобы пройти целым и невредимым через все лабиринты враждебной судьбы.

— И еще, проклятые, смеялись надо мной, — выкрикивал раскрасневшийся от возбуждения Леон, — когда увидели, какой я изодранный и запыленный! Но погодите, посмотрим еще, кто будет смеяться последним — мы или вы!

«Мы или вы… — думалось и Герману. — А лучше сказать: я или вы! Га, что за мысль?! — И он взмахнул рукой, словно желая поймать счастливую мысль, мелькнувшую в эту минуту у него в голове. — Так, так, вот она, настоящая

дорога, по ней нужно идти. Удаться может очень легко, а если удастся, ну, тогда и вопроса нет, кто из нас будет смеяться — я или вы!»

План военных действий быстро сложился в голове Германа. Он вышел на середину комнаты и попросил у собравшихся минуты внимания.

— Слушаю вас и удивляюсь, — начал он своим обычным резким тоном. — Жандармы! Разве жандармы заставят рабочих лезть в шахты? Нет, арестуют одних, а остальных разгонят, но нам не станет от этого легче, потому что нам не порядок нужен, а рабочие, дешевые рабочие! Так или не так?

— Разумеется, так! — заговорили предприниматели.

— Войско? — продолжал Герман. — Это то же, что и жандармы, только нам, вдобавок ко всему, пришлось бы кормить его, а пользы от него никакой. Я думаю, оба эти способа ни к чему не приведут.

— Но что же делать, что делать?

— Вот в этом-то и весь вопрос: что делать? Я думаю, что рабочий бунт — это такая заразная болезнь, от которой всеобщих рецептов нет, еще не придумали, а возможно, их и придумать нельзя. Один раз поможет это, другой раз — то, в зависимости от обстоятельств. Нужно учитывать, с чего болезнь началась, как проявляется, ну, и после действовать. В данном случае несомненно одно: платили мы им до сих пор, по нынешним голодным временам, маловато.

— Что? Как? Маловато? — зашумели предприниматели.

— Молчим! — крикнул насмешливо Леон. — Господин Гольдкремер желает поиграть в адвоката этих разбойников. Он, верно, предложит нам согласиться на все их требования и отдать им все, что имеем!

— Я ни в какого адвоката играть не хочу, — ответил резко, но спокойно Герман, — я даже не хочу играть в либерала, как это делал до вчерашнего дня господин Гаммершляг, и не буду этим разбойникам рекомендовать никакой «взаимопомощи»: я буду говорить только как гешефтсман, als ein praktischen Geschafts-mann [169] и больше ничего.

169

Как практичный делец.

Леон прикусил губу при этих словах; резкая отповедь Германа сильно уколола его, но он почувствовал, что не может на нее ничего ответить, и молчал.

— Я еще раз говорю, — продолжал, повышая голос, Герман: — платим им мало! Мы здесь все свои люди, и мы можем в этом признаться, если речь идет о том, чтобы узнать причину этого бунта. Волы не ревут, когда ясли полны! Разумеется, одно дело признаться в этом здесь, среди своих, а другое дело говорить что-нибудь подобное перед ними. Это бы нас зарезало!

— О, верно, верно! — вскричали предприниматели, радуясь такому обороту речи Германа.

— Я это для того говорю, — продолжал Герман, — чтобы убедить вас, что здесь нет никаких посторонних бунтарей и что дело это очень серьезное и важное, которое необходимо как можно скорее уладить, чтобы из него не выросло еще большее несчастье.

— Куда уж больше, чем то, которое теперь вот на нас свалилось!

— Э, это еще пустяки, — ответил Герман, — не то еще может быть, если мы не сумеем вовремя справиться с бурей… Следовательно, здесь, как я вижу, есть два средства. Очевидно, они к этому заговору заранее подготовились, и подготовились хорошо. Многие из них — взвесьте это! — покинули Борислав, по селам их посланцы уговаривали народ не идти сюда на работу, продукты заготовили. Одним словом» обеспечили себя. Но будьте любезны, учтите и то, что для всего этого нужны деньги, много денег. А откуда они у них возьмутся? Правда, мы слыхали о том, что они собирают взносы, но сколько они могли собрать? Ясно, что немного. Значит, первый мой совет был бы такой: сидеть нам спокойно, не обращать на них внимания, не нянчиться с ними, а ждать, пока все их запасы будут исчерпаны. Тогда они наверняка придут сами к нам и станут на работу за такую плату, какую мы им предложим.

Говоря это, Герман внимательно следил за лицами окружающих, стараясь прочитать на них, какое впечатление произведут его слова. Впечатление, по-видимому, было не очень хорошее, потому что многие лица так перекосились, будто от горькой редьки.

— Да оно хорошо было бы ждать, — сказал наконец Леон, — если бы мы знали, что у них не сегодня-завтра припасов не станет. Но что, если они обеспечили себя на неделю либо на две?!

— А откуда бы у них могло столько денег взяться? — спросил Герман.