Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
— Урра, вот это проект! — воскликнули радостно предприниматели. — Теперь мы им покажем, кто над кем будет смеяться! Ха-ха-ха! Проведем! Как кошку, за куделькой проведем!
— Так, значит, согласны? — спросил Гермам, когда улегся веселый гомон.
— Согласны! Разумеется, согласны!
— Если так, собирайтесь, и вместе пойдем к ним. Все требуемые деньги надо выложить им сейчас же, и пускай они завтра приступают к работе.
С шумом двинулись предприниматели из горницы Германа. Только Герман задержался на минутку, подозвал к себе Мортка и долго с ним о чем-то говорил. Лицо Мортка, рябое и некрасивое, осветилось какой-то злодейской улыбкой.
— Добре, пане, сделаю это для вас, но прошу вас помочь мне в моем деле. Нехорошие вести доходят до
— Не бойся, я за все отвечаю! Все, что могу, я сделаю для тебя.
И затем они вышли к толпе предпринимателей, которые, шумно разговаривая, стояли на улице. Но этот гомон не был уже таким беспечным и веселым, каким он был минуту назад. Холодный ветер улицы остудил немного радость собственников.
— Кто знает, удастся ли это? Риск, риск! — слышалось в толпе, как шелест увядшей листвы.
— Га, что же делать! — сказал Герман. — Риск есть, но у нашего брата каждый шаг — риск. Так уж рискнем, делая и этот шаг. Удастся — хорошо, а не удастся, то на этом еще свет не кончится, и они из наших рук не уйдут.
Толпа шла улицей медленно, словно это было торжественное церковное шествие. Герман первым вошел в хату Матпя, чтобы раньше всех принести рабочим радостную для них весть. Слух о процессии предпринимателей прошел уже по Бориславу. Гурьба рабочих валила следом за хозяевами, а другая гурьба ждала перед Матиевой хатой. Но никто еще не знал, что это все значит.
— Ну что, — спросил Герман, когда рабочие уселись по-прежнему, — надумались вы?
— А что нам думать? — ответил Стасюра. — Наша думка одна. Вот, может быть, вам бог послал иные думки на душу.
— Это плохо, что вы такие упрямые, — сказал Герман. — Но, видно, ничего не поделаешь. Такая наша доля, несчастных собственников. Если кто с нами правдой не может совладать, тот прибегает к силе, зная, что мы против силы не устоим. Так и у нас с вами. Уперлись вы на своем слове, и нам приходится уступить. Не пришла гора к пророку — пришел пророк к горе.
— Вы согласны? — спросил Стасюра.
— Ну конечно, что же делать! Согласны! И за это вы должны меня благодарить, — слышите, люди? Были среди нас такие, что советовали напустить на вас жандармов, войско, но я сказал: «Успокойтесь!» И в конце концов все увидели, что я прав, и согласились на ваши условия.
— На все?
— Ну конечно, на все. Коня без хвоста не покупают. Вон они идут сюда все, чтобы вам из рук в руки, здесь же на месте, передать деньги для вашей кассы. Только вот наше условие: если мы должны платить в эту кассу, то мы должны и присматривать за нею.
— А это зачем?
— Как зачем? Ведь мы платим. А вдруг кто-нибудь раскрадет деньги?
— Ну, это мы еще должны обсудить на совете, это еще мы посмотрим.
— Пусть будет так, — сказал добродушно Герман. — Должны на вас положиться, потому что… ну, потому что должны! Однако сейчас, по крайней мере, мы хотим знать, сколько денег сегодня поступит в кассу и где эта касса будет находиться.
Стасюра не мог на это ничего ответить. Он вылез из-за стола и начал шептаться с Сенем Басарабом, Матием и Бенедей. Все они не знали, что и подумать об этой неожиданной податливости предпринимателей; а Сень Басараб сразу же заявил, что боится, не кроется ли за этим какая-нибудь хитрость. Но Бенедя, искренний и добродушный, рассеял их подозрения. В конце концов, все это не было похоже на подвох. Если бы хозяева хотели отделаться от них обещаниями, то придумали бы что-нибудь другое, но они, однако, хотят давать деньги, а деньги — дело верное: возьми деньги в руки, запри в сундук, и кончено. Побратимы поддались на эти уговоры и решили, что справедливость требует, чтобы и предприниматели знали, сколько от них поступило денег в кассу и где эта касса находится.
— Пускай будет по-вашему, — сказал Стасюра. — Выберите двух среди своих, которые присутствовали бы при складчине: у них на глазах деньги будут положены в сундук вместе со списком — кто сколько дал, на их i лазах сундук и запрем, и так будет продолжаться каждую неделю, пока что-нибудь получше не придумаем,
Нескрываемая радость лучом промелькнула на лице у Германа при этих словах. Громкий говор возле избы дал знать о приходе предпринимателей. Вот они уже начали входить в избу, дотрагиваясь рукой до шляпы, приветствуя рабочих отрывистым «дай бог». Герман в нескольких словах рассказал им об условиях, и они быстро договорились, чтобы при складчине присутствовали Герман и Леон. Началась складчина. Прийдеволя записывал, кто сколько дает. Сначала подходили мелкие хозяева; они платили с кислым выражением лица, с оханьем; некоторые торговались, другие попросту недодавали по ренскому или по два. Более крупные предприниматели платили с шутками, стараясь уколоть, задеть рабочих; некоторые давали по одиннадцать и по двенадцать ренских; наконец Леон дал двадцать, а Герман целых пятьдесят ренских. Рабочие только поглядывали друг на друга, за окном то и дело раздавались радостные крики, — это рабочие приветствовали свою первую победу в трудной борьбе за лучшую долю. Первую — и последнюю на этот раз!
Складчина окончилась. Пересчитали деньги — их оказалось более трех тысяч. Сень Баса раб с порога прокричал эту сумму всем собравшимся рабочим. Радости не было конца. Германа и Леона чуть не на руках несли; они только усмехались, красные и потные от духоты, которая стояла в тесной, набитой людьми хате. Деньги положили в окованный железом ящик, который должен был стоять в хате у Матия.
Среди всеобщей шумной радости предприниматели удалились.
— Урра! Наша взяла! Урра! — долго еще кричали рабочие, расхаживая толпами по Бориславу. Веселые песни неслись из конца в конец.
— А завтра — на работу, — говорили некоторые вздыхая.
— Ну и что же! Не вечно же нам праздновать! И так праздновали три дня, словно на пасху, разве недостаточно? Это было наше настоящее светлое воскресение!
— А вы, — говорили некоторые на радостях Матию и Сеню, — берегите нашу кассу, как зеницу ока. Три тысячи серебром — да ведь это же сумма!
— А ну, господа нефтяники, чьей милости угодно, вставайте на работу! — кричали на улицах надсмотрщики. — До вечера полсмены! А ну, а ну!
Толпа рабочих валила за ними. На заводе Леона через несколько минут после того, как было заключено соглашение, кипела работа. Леону не терпелось. Он хотел завтра окончить всю партию церезина, чтобы до конца недели упаковать и выслать в Россию. Он сгорал от нетерпения в эти дни вынужденного праздника, а Шеффелю и вовсе было не по себе. Едва дождавшись соглашения, он немедленно, здесь же, позвал Бенедю и других рабочих, которые раньше работали на заводе, и послал их на работу.
Поздно ночью возвратился Бенедя домой. В избе не было никого. Матий также был на работе, — сам Герман просил его, чтобы он работал непременно у него в шахте, по пятнадцать шисток обещал, и старый Матий па радостях поддался. Шахта была глубокая, однако большая ее часть была забита — нефти не было. Зато на глубине двадцати саженей шел первый ряд штолен, пятью саженями ниже— другой этаж, затем третий, в котором сейчас шла работа. Шахта была богатая — штольни давали ежедневно около десяти центнеров воска. А таких богатых шахт было у Германа более семидесяти. И Матий пришел с работы поздно ночью, измученный, еле живой, и лишь только вошел в избу, бросился на постель и уснул, как колода. Он не видел, как вдалеке за ним на цыпочках крался улицами Мортко, как он, когда Матий вошел в хату, не заперев дверь, прошмыгнул в сени и притаился в уголке, как, наконец, когда Матий, заперев дверь, разделся и уснул. Мортко тихонько вполз в хату, вытащил из-под печки ящик с деньгами, взял его подмышку и пополз из хаты. Никто не видел этого, разве только бледнолицый месяц, который время от времени боязливо выглядывал из-за тучи. И никто не слыхал, как стукнул деревянный запор в сенях, как скрипнула дверь, как пробирался Мортко улицей, — никто не слыхал этого, разве только холодный резкий ветер, который налетел с востока на Борислав и стонал и завывал невдалеке, в крутых берегах реки.