Стихотворения и поэмы

Колас Якуб Михайлович

‹1909›

РОДНЫЕ ПЕСНИ

Жалобу приносит Неман, На волне качая, Всюду бедность, всюду темень, Беларусь родная! Села сбились в кучу тесно, Под застрехой — плесень. Слышит темный лес окрестный Отзвук скорбных песен. Крест подгнивший — знак печали — Здесь и там чернеет. И тоска, что полнит дали, Мне на душу веет. Вся-то горем ты повита, Сторона родная! И тот ветер, что сердито Ломит ветви гая, И те песни, что на поле Жнеи запевают, И те думы, что до боли Сердце мне сжимают. Не оставлю без ответа Я такого горя, Сердце, жалостью согрето, Песне грусти вторит. Пусть же плачем в этих далях Песня разольется, Чтобы все на свете знали, Как нам здесь живется.

‹1909›

МАТЬ

Неприветливо в окошко Смотрит ночь глухая. Тихо в хате. Все семейство Смолкло, отдыхая. Только мать сидит за пряжей, Хоть и ноют плечи. Старая не спит. Согнулась, Примостясь у печи. И прядет, прядет кудельку, Не

переставая, По стене за веретенцем Тень бежит густая. Перед ней горит лучина, Искрами стреляя. За окошком плачут вербы И метель гуляет. Зябнут вербы на морозе, Ветер колобродит, Забивая снегом двери, Хороводы водит. Вьется пить воспоминаний И картин угрюмых, Вторит вой седой метели Материнским думам. И встает перед глазами Дней былых обличье: Даль промчавшегося детства И лета девичьи. Солнце промелькнувших весен, Дни ненастий частых — Все, что жизнь преподносила, Где-то спрятав счастье. Все припомнилось старушке, Горько бедной стало — Набок голову склонила, Пряжу оборвала. С болью вспомнила о муже: Рано смерть скосила. Малых деток он покинул — Без поры могила. Жил он тяжко! Жил мечтою: Дни придут когда-то, Купит он клочок землицы И поставит хату… Ведь так горек хлеб батрацкий, Труд на панском поле… Только бился он напрасно: Умер в злой неволе. Гаснет дымная лучина, В хате потемнело. Петухи пропели. Полночь. Мать сидит за делом. Тянет нитку, веретенце Торопливо вертит, Словно нищий запоздалый, В дверь стучится ветер. Подгоняет думка думку Нудной вереницей, Выплывает, уплывает… Женщине не спится. Тяжело она вздохнула: О сынке гадает, Что в остроге, под замками Кару отбывает. И за что?… В толк взять не может Бедная старушка… Ну какой закон мудреный Сын ее нарушил? Ветер воет за углами, По полям бродяжит. А за думой ткутся думы, Словно нити пряжи. Зябнут вербы на морозе, Лес шумит тревожно. Думка думку выкликает, Мать заснуть не может.

‹1909›

Я НЕ ЗНАЮ…

Я и сам, друзья, не знаю, Почему мне милы Мгла осенняя, глухая, Бури плач унылый. Шум болота, гул нестройный Бора векового, Боязливый, беспокойный Шорох тростниковый. Я не знаю, чем мне дорог Вид полей убогих, Тишина родных просторов, Вербы у дороги. Я не знаю, чем так манит, Взор мой привлекает Та сосна, что на поляне Сохнет-умирает. Дуб ветвистый и высокий, Прежде полный силы, И тот крест у одинокой Сироты-могилы. Где так грустно ветры веют, Улетая к тучам, Где людские кости тлеют Под песком сыпучим. Я не знаю, я не знаю, Чем так приковали Взор и сердце в этом крае Образы печали!

‹1909›

ТЮРЕМНАЯ КАМЕРА

Тесно в камере убогой, Нары, тьма — руками шарь!.. Свет закрыт решеткой строгой; Над дверями — «календарь». Разлинован четко, чинно, Да «буфет» из трех досок; Все промозгло, паутиной Заткан каждый уголок. Два оконца, две решетки, Два ведерка для воды, Столик узкий и короткий, Сенников гнилых ряды. Сверху сыплется известка, Сырость, грязь — куда ни глянь, В ржавых стенах, в старых досках Клоп и всяческая дрянь. Пахнет потом человечьим, Тяжкий, спертый кислый дух. По утрам дышать тут нечем, Просто вешай хоть обух.

‹1909›

ПИСЬМО ИЗ ОСТРОГА

«Напиши, дружок, будь ласков, Письмецо до хаты! Сына, пишет мне Параска, Приняли в солдаты». «Охо-хо!» — Прокоп вздыхает, Думая о сыне, А в руке письмо сжимает И конвертик синий. Просит-молит грамотея, Шапку снял уныло. Сам писать он не умеет, Где учиться было? На мякине вырастал он, С горем да с бедою. «Сладость» жизни познавал он Собственной спиною. А теперь, гляди, попался В список арестантский: Донесли, что собирался Подпалить лес панский. «Что ж тебе писать, кручина?» «А пиши-ка с богом, Что поклон жене и сыну Шлю я из острога. Напиши: родные, вас я Здесь не забываю. Каждый божий день и час я Дом свой вспоминаю. Женка моя дорогая, Не обидь Ивана, Попроси, коль не хватает, Денег у Степана. Пусть сосед не поскупится — Отдадим, отплатим, Парню надо нарядиться, Не идти ж в заплатах. Приодень его в дорогу И обуй, как люди, Денег дай хотя немного — Веселее будет. Подкорми свинью, Параска, Если корму хватит. Ветчина своя на пасху Будет очень кстати. Если ж дома недохватки, Если корму мало, Заколи и с полдесятка Фунтов вышли сала. Сын мой! Снастью рыболовной Нечего бросаться — Пригодится… вентерь новый Почини-ка, братец. И еще прошу, сыночек, Лодку спрячь в сарае: Ветер пусть ее не точит, Дождь не поливает. Все, что можно, сохраните, Будет срок — вернусь я. Старый нерет отнесите Михасю с Габрусем. Книги, кроме Часослова, Все отдайте Гришке, Пусть читает на здоровье, Он ведь любит книжки! Сын родимый! Попрощаться Загляни ко мне ты, — Не увижусь, может статься, Не узнаю, где ты. Не горюйте, не грустите — День настанет новый. Что ж поделать? Потерпите… Будьте все здоровы!»

‹1909 ›

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Помню, помню эту ночку, Не забуду этот час, Пел соловушка в садочке, О любви слагал рассказ. Выплыл месяц, круглый, полный, Подрумяненный, как блин. Полумрак бродил безмолвный, И пьянил меня жасмин. Ты нежданно появилась, В дом, суровая, вошла. До рассвета провозилась, Ночь со мною провела. Приказала первым делом, Чтобы руки поднял я, Строгим взглядом осмотрела Все карманы у меня. Ты сенник мой потрошила — Как противиться я мог! Ты бумаги ворошила И бросала за порог. На лице твоем суровом Я читал и злость и месть. Ты, сказав мне два-три слова, Вдруг спросила: «Паспорт есть?» Набрала моих ты книжек И в портфель, и в свой подол, Л чтоб знать меня поближе, Написала протокол.

‹1909›

* * *

Даром сохну я в остроге, Даром трачу силы. Рвется дух мой на свободу Из сырой могилы. Жаль мне хатки кособокой С выцветшей стрехою, Что над Неманом склонилась Горькой сиротою. Жаль овсов, побитых градом На заречном поле, Дуба старого, седого, Росшего на воле. Жаль боров и рощ тенистых, Луга заливного, Где под ветром ходят волны Моря травяного. Жаль мне родников холодных В берегах песчаных, Что звенят, как колокольцы, У седых курганов. Жаль полоски запустелой, Где горюет пахарь, Где зимой студеной вьюга Ткет и ткет, как пряха. Это — образы простые Беларуси милой… Край ты наш! Ты сердцу дорог, Бедный край, унылый. Эх, не век же здесь томиться, Доживу до воли И услышу в крае отчем Песни лучшей доли.

‹1909›

У ПОРОГА

Пред железными дверями Темного острога Ждет крестьянка, хочет видеть Сына дорогого. Ох, сынок! Сидит, соколик, За стеной высокой, В злой беде, в терзаньях долгих И в нужде глубокой. Поглядеть хотя б немного На него охота… К сыну рвется мать, и тяжко Грудь томит забота. И стоит и ожидает — Час длиннее года. Злые люди, их не тронет Матери невзгода. Сыро. Пронял ветер-сивер До костей все тело, И к дверям тюрьмы подходит Старая несмело. Мокрый узел обвернула Ветхою тряпицей И иззябшею рукою Робко в дверь стучится. Загремел ключом тюремщик, Выглянул в оконце. «Что тебе?» — спросил сердито. «Ой, мое ты солнце, Повидать нельзя ль сыночка? Я с даля, соколик…» «Опоздала ты, старуха, Приходи во вторник. А теперь домой ступай-ка И — бывай здорова!» И оконце загремело Злобно и сурово. Боже! Сколько простояла, Времени убила, Сколько денег на дорогу Даром загубила. Как ей быть? Кто растолкует? Кто помочь ей в силе? И к кому пойти с поклоном, Чтоб к сынку пустили? Жалость к сердцу подступила, Охает бедняжка. Сын в тюрьме уж третье лето, Сын страдает тяжко. Забастовку сын устроил На дворе у пана, И за то враги в темницу Отвели Степана. Постояв, опять стучаться В двери начинает: У начальства найти правду Старая мечтает. Вот начальник сам подходит К воротам железным. «Милый барин! Золотой мой, Золотой, любезный, Повидать позволь мне сына! Из села я, милый. Пожалей меня, старуху, Больше нету силы! Видишь, дождь холодный сеет Меленько и тошно». …Поглядел начальник зверем, Рявкнул: «Невозможно!» Тяжко, тяжело вздохнула Женщина от боли. Видно, ей такое горе Выпало на долю. И в отчаянье взглянула Мать, скрестивши руки, На тюрьму, на дом страданья И безмерной муки. И никто не отозвался На ее стремленье. И осталось без ответа Горькое моленье.

‹1909›

СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

Там, где липы при дороге С ветерком судачат, Примостился дом убогий, Как слепец бродячий. Нет ворог и ставней даже, Дыр не счесть на крыше; И на ладан — каждый скажет — Школа наша дышит. Сгнил забор, а двери скоро С петель в пыль сорвутся. На лужайке, полной сора, Две березки гнутся. Ночь. Ни звука. Снится липам Вешний день погожий. Только крыша нудным скрипом Тишину тревожит. Спит село. Пора глухая. Поле звездам внемлет. Только в школе молодая Девушка не дремлет. Светит лампочка, мигая. Тихо, как в могиле. Жизнь — в ребятах: помогает Расправлять им крылья. Делай все, чтоб озарило Знанье ум ребячий. Нелегко! Но ей по силам Трудные задачи. Хоть житье-бытье глухое, Темнота без меры, — Только сердце молодое Не теряет веры. Детвора ее сильнее Любит, чем вначале, Радость детства вечно с нею, С ней — его печали. Каждый день детишек учит, Говорит о жизни. Сердце верит: из-за тучек Луч свободы брызнет! Так проходят мерным шагом Дни, стучась в оконце, Чтобы к темным бедолагам Заглянуло солнце. Дремлют хатки. Злая дума Душу замутила. Сердце стиснула угрюмо Горькой жизни сила. Одиночество, что ветер, Набегает снова. Трудно человека встретить Чуткого, живого. Поп и писарь ей чужие, — Без худого слова Грабят, словно волки злые, Мужика слепого. Тяжко бедной временами: «Власти» наседают, Поп и земский с писарями Взгляд косой бросают На «учительшино дело»… Но упрямы руки, Потому что нет предела Вере в свет науки! Беспросветно в деревеньке, Тяжко, тяжко в школе. Но… от стоптанной ступеньки Вьется стежка воли. Не погибнут край и люди, Пасынки народа, Если слать сквозь тучи будет Светлый луч свобода.

‹1909›

ЯНКА

Спотыкаясь, Янка Чуть бредет, хмельной, Скрежеща зубами, Он кричит: «Долой!..» Слышит Янку стражник — «Я ж тебя, постой!» И за ним… А Янка Знай кричит: «Долой!..» Так бы стражник Янку И схватил рукой, Сам бы надоумил Крикнуть — что «долой», Но не дурень Янка — Сладит он с собой, Лишнего не скажет, Лишь кричит: «Долой!..» Вытянул, как цапля, Шею стражник злой — «Ну! Да говори же, Что, брат, что «долой»?» Янка — без вниманья, Крутит головой: «Нет, брат, не скажу я, Что хочу «долой».