Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

64. «В горах, среди камней и ледников…»

В горах, среди камней и ледников, Над девственным высокогорным краем Одну мы только хижину встречаем — Приют охотников, гнездо орлов. Господень гнев, метелью подстрекаем, Грохочет в безднах, грозен и суров, — А мы сидим, и вот шашлык готов, Мы пьем вино и в шахматы играем. Когда-то, так нам рассказал поэт, В жилье таком же отдыхал Манфред, С Непобедимым вновь готовясь биться. И мы — лишь день забрезжит молодой — Пойдем со смертью в шахматы сразиться, Ведомые гранитною тропой. 1922

65. «В субботу плещет море, и дельфины…»

«Пісні

не народ складає, а морськії люди. В суботу грає море; на море випливають морськії люди, що половина чоловіка, а половина риби, випливають і співають усяких пісень, а чумаки стоять на березі та й учаться».

Із етнографічних записів. [18]

В субботу плещет море, и дельфины, Купаясь в пене, выгибают спины, И за туманом — чаек голоса, И молятся безмолвно паруса. Волы стоят, рога уперши в землю, И не ревут, волнам прибоя внемля, И не идут домой. А чумаки Сердцами вдаль уносятся, легки. Тогда из моря выплывают люди: С хвостами рыб, но с человечьей грудью И головой. И песни их звучат, Как трубный клич, пронзающий закат. В субботний час среди морской равнины Она возникла, песня Украины, И в море дальнее — в субботний час — Она зовет и увлекает нас. 1922 или 1923

18

Песни не народом сложены, а морскими людьми. В субботу плещет море; из моря выплывают морские люди, наполовину человечьего подобия, а наполовину рыбьего, выплывают и поют разные песни, а чумаки стоят на берегу и учатся. Из этнографических записей.

В дальнейшем все редакторские переводы украинских эпиграфов даются без оговорки: «с укр.».

66. «Нет! Не казарма — день грядущий…»

Нет! Не казарма — день грядущий, И не цементный коридор! Недаром светит нам сквозь тучи Огненноокий метеор — И он земли коснется нашей, И мир предстанет голубым От золотых кремлевских башен До нив, где спит железный Рим. 1923

67. «Чуть светит дремлющая плошка…»

Чуть светит дремлющая плошка В холодной горнице ночной. И ветер в синее окошко Стучит студеною рукой. Под прохудившейся рогожкой Лицо старушечье видать. То сына Ожидает мать. 1923

68. «Ты не дашь мне теперь заснуть…»

Ты не дашь мне теперь заснуть, Мальчуган на фастовском вокзале! Устилайте, поэты, путь Снегом азалий, — Я не стану из кубка тянуть Настойку на идеале. Мне другое худая грудь И глаза сказали. Как голодным огнем, меня жгли Эти черненькие глазенки. Поезда свистели вдали, Спекулянтки смеялись звонко. Он сказал мне: «Мы с мамой пришли… Маму жду…» Он стоял в сторонке. Тварьки серенькие ползли По лицу ребенка. 1923

69–72. ПОПУГАЙ

Старый попугай сидел на шарманке и клювом вытягивал билетики — «счастье»…

1

Там, где алые голуби воруют Египетскую крупную пшеницу И высятся горы мешков и пакетов, Я сижу с продавцом бананов, И море касается наших От солнца черных ног. Каирский табак — наилучший, У женщин греховные взоры и стройные ноги, И вообще — весело жить! Весело видеть в каждом движенье Сокрытую силу жизни, Весело слышать шум людского и божьего моря, Расхваливать каирский табак, И врать безбожно о своих удачах, И слушать голос попугая, Что, взгромоздясь на мое плечо, Меня же дураком обзывает!

2

Как сизо-розовое пламя, Взметнулись голуби кругом. Сады в цвету — и мы сердцами, Как будто в сказке, расцветем! Иль из заката золотого Приладим парус для челна, Иль поцелуй той, чернобровой, Нас опьянит сильней вина, Или обманем взором ясным, Ну как оленя зверолов, Того купца с тюрбаном красным, Что сам нас обмануть готов?

3

Хамсина пыль всю даль затмила, В тумане желтом берег Нила, Феллахи спят, и снится им, Как вьется над Сахарой милой Слепящий нестерпимый дым. Паши и жни, весь век работай, Молись, чтоб землю Нил вспоил, Но знай, чем кончатся заботы: Нас всех проглотит черноротый Неумолимый крокодил.

4

Разгулялся ветер синий По измученной пустыне, Словно вязнут в паутине, Тянутся верблюды в путь. Сохнет кровь, воды не стало, Плащ накинут как попало, Мало жить осталось, мало, — Не вздохнуть! Простирают руки, плачут — Пальмы впереди маячат, Зебры молодые скачут, Берег влагой напоен… Счастье? Муки? Жизни чудо, Мерный, тихий шаг верблюда, Холмиков песчаных груда, Жажды сон. Между 1922 и 1924

73. «В лесной глуши, где только след звериный…»

В лесной глуши, где только след звериный, Где строй стволов недвижен и жесток, Вдруг неба виден проблеск — нежно-синий, Как милый взор. Вокруг — ветвей поток, Гуденье сосен, будто вой эринний, Ворчанье злобной рыси, молоток Седого дятла. В этой мгле пустынной Так славно встретить тихий уголок, Приют чудесный мира и покоя, Где лишь порой изменчивой толпою Струится тучек серебристый дым. Так ты, искусство, и во мраке бурном Сияешь мыслям и сердцам людским, — В грозовом море светочем лазурным. 1923 или 1924

74. ГАННУСЯ

1

Под небом гулким, словно под шатром, Где ходит ветер, теплый и румяный, Они возводят этот светлый дом, Простые — незаметные — титаны. Щеглы порхают. Воробьи в кустах Чирикают задорно и бессвязно. Ганнуся с малым узелком в руках! Давно не улыбалась ты так ясно. Кипит работа. Пилы горячи, И каменщики, в фартуках, рядами, Как бы в игре веселой, кирпичи Передают проворными руками. И в хаосе раскиданных столбов, Меж досок, щебня и пахучей глины Порыв могучий зазвучать готов, Как будто клич весенний, лебединый. Рубанок свой наладив, дед Мартын Рассказ нехитрый тянет бесконечно. И вдруг среди работников один В глаза Ганнусе глянул так сердечно. Высокий, стройный. Вьется чуб густой. Лишь кинул взгляд — у бедной сердце пьяно. Гармоника вздыхает под рукой, А голос — ветер, теплый и румяный.

2

Вечерами не всё затихает: Тени бродят, звучат голоса. У Ганнуси распалась коса — Знать, ее домовик расплетает. Кто-то хочет шаги приглушить, И Рябко сразу выставил уши. «Цыть, Рябенький, цыть!» Весна убаюкала души.

3

Притомилась Ганнуся, но всё же Башмачок на траву не спадет… …Натянув розоватые вожжи, В небе утро встает. Новый день, и порыв, и заботы, Вырастает, смеется наш дом,— И смешались любовь и работа Под прозрачным и гулким шатром.