Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

Дождь приносит нам веселье — Гость весенний, голубой… Кто-то нам постель постелет В светлой горнице с тобой? Кто под капель рокотанье, Милых капель за окном, О любви напомнит давней Глаз веселых огоньком? Кто? Откуда? Как зовется? Как смеется? И кому? И не к сердцу ли прижмется Горестному моему? 1919

35. «Сладок свет…»

Сладок свет…

Как сладок свет! В лучах сияют дали, Блестит небес голубоватый цвет. Поет душа, ей словно крылья дали: Как сладок свет! Весенней рощи легкий силуэт. Твои глаза мне о цветах сказали, О той траве, которой мир согрет, И,

кажется, теплее камни стали… Как сладок свет! То ангельские свечи разогнали Мучительную тьму тяжелых лет Или, прозрев, мы сами увидали, Как сладок свет? 1919

36. «Плещут у влажного берега легкие, светлые воды…»

Плещут у влажного берега легкие, светлые воды, Будто Гомерово море шумит, набегая на склоны. Наш Одиссей повествует о битвах, где гибли народы, О неподвижных, без солнца, краях, о чащобах Цейлона. Чудится злое дыхание пьяной тропической ночи, Диких зверей голоса и запахи пастбищ звериных, Шум океана, чьим эхом прозрачная речка бормочет,— Мирная речка в зеленых, веселых и тихих долинах. Может быть, где-то доныне живут лотофаги счастливо, Может быть, в дебрях, как прежде, свирепые бродят циклопы? Может быть, звезды, что ярко сияют на глади залива, — Зевсовы очи, глядящие в очи Европы? 1919

37. «Стучат подо мною колеса…»

Стучат подо мною колеса, Мы едем веселой гурьбой. У берега клонятся лозы, И аист плывет над рекой. По ветру летите, надежды, Как рой лепестков голубых!.. Сосед мой расставил прилежно Строй удочек хитрых своих. Забыть бы ненужные слезы И чайкою, птицею стать! Стучат подо мною колеса, Не надо мне счастья искать! 1919

38. РЫБАЦКОЕ ПОСЛАНИЕ

Брату Ивану

Еще с времен Гомера, Феокрита Прикрасами поэзии повита Была забава наша. А Назон? Рыбалку тоже вспоминает он, Хоть скуповато. Благостные воды, В них отраженный светлый лик природы, Береговая, вся в цветах, трава И душ простых немудрые слова, — Ну чем не пристань после бурь житейских, Не мир полей цветущих Елисейских? Чем жарче чувства в тайниках души, Тем больше тянет отдохнуть в тиши. Так и меня — чуть нос я с горя вешал — То линь, а то старик Аксаков тешил. Пускай смеются! Не один мудрец, И даже царь, забыв про свой венец, Под вечер иль пред солнечным восходом Сидел с удой, кристально чистым водам Всё отдавая, что тревожит ум, — И горечь славы, и бессилье дум. В тумане Темзы и над тихим Доном, Над океаном, будто жизнь, бездонным, На озере, где Пушкин отдыхал И доброго Вергилия читал, На стынущем от холода Амуре, На берегах таинственной Миссури, В краю галушек, крепких варенух (Увы, мифическом!), — рыбацкий дух Не угасим. Ужение пристало Всем — от сапожника до генерала. Синеет утро, и роса горит, Волна с волной еще не говорит, А мы сидим, следя за поплавками, И только тишь да небеса над нами. Вот за густой осокой поплавок Лег — задрожал — поднялся — вновь прилег, Рука, дрожа, удилище хватает, И линь зеленый воду рассекает И, только-только не порвав лесу, Весь золотясь, трепещет на весу… «Тихонько! Легче!» — шепчешь ты со страстью, Как собственному, рад чужому счастью… Конец борьбе. Дымки от папирос Плывут, синея. Ветерок донес К нам кряканье чирков меж тростниками… И только тишь да небеса над нами. На кольях над водой стоит шалаш. Весь камышом пропах закуток наш, В нем тень, покой и сумрак первозданный. Дениса поджидая и Богдана, Мы прилегли и, выпив по одной, Нырнули в легкий сон, как в мир иной. Не сон, а грезы, и не жизнь, а волны, Не мысли — облачка, что ветром полны И тают в излученье золотом, Как чистый дым над жертвенным огнем. Крепчает ветер, за волною мчится, — Догонит ли? А нам покойно спится В пахучей колыбели над волной, К тому ж мы пропустили по одной! Трещит мороз, — с утра он круто взялся. Я зря весь день за зайцами гонялся, Зато в душе сверкающий снежок На муки все, на все волненья лег. Поужинав, у печки мы, без света, Сидим, как Робинзон в пещере; лето Мы вспоминаем и заводим спор, Затеяв свой, рыбацкий, разговор. А на стене не счесть на полках тесных Поэтов именитых и безвестных: С Гомером рядом дремлет здесь Бодлер, Хоть нынче много ближе нам Гомер. Но есть еще там полочка иная: Не Малларме там красота больная, Не милый Диккенс, тот, что жизнь любил, Уютное гнездо себе там свил, — Нет! Полку ту украсил книжкой дивной Барон Черкасов, старый и наивный. Там и Аксаков, там и Плетенев, Там «сазанятник» гордый Сибилев (Возможно, и не всем они известны, Но рыбаками чтимы повсеместно). Там блёсны, поплавки, набор крючков — Дружки немые братьев-рыбаков. Та полка средь других — как среди жита Наш скромник василек, росой омытый, — Кого гнетет людское зло, для тех Она родник веселья и утех. Вот так-то на досуге, без усилий, Слагаю я стихи в старинном стиле; А ты их, брат, хоть изредка читай И, вспомнив то, что было, — помечтай. Лето 1920 Корнин — Костюковка

39. «О муза! Снова ты со мною!..»

О муза! Снова ты со мною! А я уж думал — стороною Берлогу обойдешь мою! И снова стал я сребролуким, И вдохновенным верю звукам, Как ты слезе, что я пролью! Невидима и невесома, Ты — как раскат святого грома, Как влага высохшей земле. Тебе несу я, поверяю И радость нежную без края, И поздних сожалений плен. Стоит, как ангел, надо мною, Ласкает доброю рукою, Готова слушать и прощать… Моя родная, будь же рядом, Не покидай, позволь хоть взглядом Коснуться твоего плаща. 1920

40–42. СИНЯЯ ДАЛЬ

1

На свете есть певучий Лангедок, Цветет Шампань во Франции веселой, Где в солнце тонет каждый городок И в пышных лозах утопают села. Марсель, где опьяняет моря шум; Париж, где вечно молод дух гамена; Прованс, где жив Доде веселый ум, Где на охоте встретишь Тартарена. Есть остров, где Шекспир увидел свет, Где Диккенс улыбался сквозь туманы, — А там, в Сибири, стынет волчий след, В Сахаре проплывают караваны. О, мир, где песни девушек звучат Под сладостной, под виноградной сенью! Благословен да будет виноград, Осенний плод весеннего цветенья!

2

Хотя б во сне увидеть снова Великолепие колонн, Прохладу мрамора сквозного, Очарование мадонн! В одежде белой Дездемона Вверху на лестнице стоит — Из лепестков зари корона На голове ее горит. Вода канала плещет ярко, Там отражен закат в огне, И голуби святого Марка Уснули в синей тишине. Ты руки, лилия, простерла, Твои глаза любви полны. Плывет, плывет воитель черный В твой мир душевной белизны! Хотя б во сне — увидеть дальних Краев счастливый небосклон И очи радостно-печальных Белоодеждных Дездемон!

3

Домов ажурные фасады, И каждый камень — вечный след Былой любви, былой отрады, Ушедших лет, бессмертных лет. Огни кафе под сенью зыбкой, Сны наяву, Рембо, Рабле, И кто-то странною улыбкой Зовет к неведомой земле. Виденье легкое Версаля, И алость губ, и рокот труб, Пусть скрипки плачут, сердце жаля, — Их терпкий яд мне мил и люб. Ты выпил самогона кварту И возле бочки в луже спишь, — А где-то голуби, мансарды, Поэты, солнце и Париж! 1920

43. ГЕЙНЕ

С темно-красной розою в руке, Арлекин на пьяном карнавале. Лоб и щеки в белом порошке, А в глазах — томление печали. Ведь нелепо мучиться тоской, Ведь нелепо розой любоваться! Разве лишь сегодня род людской Научился есть и целоваться? Он хохочет, чтоб не зарыдать, Он смешные принимает позы, — Но не хочет никому отдать Арлекин своей кровавой розы! 1920