Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

148. ИВАН ФРАНКО

Сын кузнеца Иван, поэт рыжеволосый, Мудрец и каменщик, художник и рыбак, — Нет, не польстился он на блеск, на внешний лак, На Чайльд-Гарольда плащ и Лорелеи косы. Громады книг прочтя, не книжные вопросы Решал он, не искал в борьбе житейских благ: Он гордо шел сквозь жизнь, насилья страстный враг, Любил простых людей, пускай их ноги босы. Жизнь в одиночестве сурова, нелегка; Кругом снуют враги так вкрадчиво, лукаво, «Любители Руси» и жирного куска… Но метко беркута он ранил и удава, И до сих пор горит немеркнущая слава Мирона малого, великого Франка. <1932>

149. ЛЕНИН

С жестом простым и суровым, С мудрою лаской во

взоре, Неувядаемо новым Встал он в решающем споре. Да, он титан, и рассеял, Сбросил «титанов» с их тронов; Только взглянул — и развеял Прах омертвелых законов. Да, он титан, и на крови Битв, где столкнулись две силы, Здание радостной нови Воля его заложила. Этот порыв непреклонный, Сила вот эта — откуда? Мозг его — это мильоны Мыслей рабочего люда. Нищим, безродным, голодным Слово его — не затмится! И маяком путеводным — Взмах огненосной десницы. <1932>

150. «Другая жизнь другого ищет слова…»

Другая жизнь другого ищет слова, Но как найти и в песне воплотить? Вновь колыбельная звенеть готова,— Марш победит, хоть трудно победить. И Блок, и Григ, и грезы молодые, И ласковое колыханье вод… …На улицу Заливчего Андрия Тебя гвоздильный требует завод. <1932>

151. «На солнце ясень в жар одет…»

На солнце ясень в жар одет. И каплют ягоды с шелковиц… Печать сломай, сними запрет, Сожги старинный часословец! На солнце мир блестит живой, Пред ним — твои ничтожны тайны… Хвала, хвала, тебе, забой! Живите, радуйтесь, комбайны! На солнце прежним дням конец, И лесть истлела вместе с ними: Рабочий — а не вождь и жрец — Поэта подлинного имя… Между 1930 и 1932

152. НА ПРИСТАНИ

Сонетоид

Подходит пароход. Зигзагами, кругами Средь черных вод дрожит огней неверный свет Я снова думаю: приедешь или нет? — И безнадежными толпу сверлю глазами. Какой-то гармонист безрадостно ведет Свои веселые и грустные мотивы. Мешки с картофелем. Прожектор суетливый Рукою белою Венеру достает. А есть еще в толпе и древнее и злое: На поле — тракторы, а взгляд скребет сохою… Что ж! И таких люблю крестьян и горожан! …Пришел!.. Командует, как бури повелитель, Охрипший волк морской — деснянский капитан… И снова нет тебя. Терпенье — наш учитель. 9 августа 1932 Остер

153. ЛАСТОЧКИ

Ласточки на проволоку сели… Будущее — вот прообраз твой: Окрыленный, светлый мир земной, Гения полет к великой цели! Трубам фабрик, чей смолистый дым Поднимается по-братски к тучам, Городам, полям, лесам дремучим Стало электричество родным. И стоят машины-великаны, Как слоны, послушны малышам, И звучат слова радиограмм, Словно птицы, облетая страны. Победит врагов звериный ряд Человек, грядущего наследник, Вся планета будет заповедник, Где шумят ковыль и виноград. Наша воля в жажде неуемной Грань труда и праздника сотрет; Для тебя, земной счастливый род, Звезды вспыхнут и зажгутся домны, Хлынет музыка без берегов Над коврами яркого металла… — Это мне и сыну щебетала Ласточка с гудящих проводов. 26 августа 1932 Остер

154. «Вот полночь августа, сигналы паровоза…»

Вот полночь августа, сигналы паровоза, Шум поезда живой, кровь жаркая земли… Да! Жить и знать любовь, и ненависть, и слезы, Смеяться рваться вдаль, сжигая корабли! Ведь остановка — смерть. Иди не отступая, Свое усилие прибавь к мильонам рук, Будь с теми, кто живет, одним огнем пылая, И в радость перекуй ничтожность личных мук. «Ты одинок! Ты горд!» Нет слов презренней в мире! За пышностью одежд их смысл убог и мал! Подумай: темные пересекает шири Зов к подвигам труда — тебе и нам сигнал! Августовская ночь 1932 Киев

155. ПОСТРОЙКА

Не прихотью миллиардера, Не на потеху томных дам, Не сон, не призрак, не химера, Не лупанарий и не храм, — Нет! Воплощенье мускулистых, К работе устремленных рук В сплетеньях плавных, взлетах быстрых Над мостовой явилось вдруг. Вот почему, когда рубанки Шуршали в стружке золотой, Напев свободной «Варшавянки» Летел над нашей головой. Вот почему так вдохновенно Звенели юных голоса, Когда, освобождая стены, Сошли последние леса. Вот почему из подворотни Мещане плакались вчера, Что отошла бесповоротно Их беззаботная пора. …И сыплет золотом червонным Луч солнца, рдея и горя, И над торжественным фронтоном Встает грядущего заря. 1932

156. БЕТХОВЕН

Д. Балацкому

Когда до слуха гения глухого Не достигало уж людское слово, Когда он знал лишь бунт стихий немых И, страстью опьяняемый, из них Слагал гармонии чредой чудесной,— Смерть подошла. Великий и безвестный, Прославленный, осмеянный, титан И раб — он умирал. Сплошной туман Окутал небо. Дали застилая, Росла гроза. Жестоких мыслей стая Навстречу ночи реяла над ним. Вдруг, жаждой ненасытною томим, Он поднялся — орел, еще могучий. Он слышал, слышал! Ах, взлететь на кручи, Изрыть всю землю, лишь бы радость дать Сынам земли! — Он слышал, как опять Ударил гром в небесное подножье! Охваченный неповторимой дрожью, — А смерть уже на лбу чертила знак, — Он небу, гордый, показал кулак. Бетховен! Этот взмах твоей ладони Страшнее самой страшной из симфоний! 1932 Остер

1933–1947

157. СТРАНИЧКА МЕМУАРОВ

Помню день, когда я, гимназистом, В Кожанку из Киева попал. В воздухе, прозрачном и душистом, Поезд прогудел и замолчал. Я на мокром постоял перроне И подводу нанял. Не спеша Поплелись лоснящиеся кони, Грязными колесами шурша. Тучи грозовые где-то сзади, То сливаясь, то редея, шли, А деревья в утренней прохладе Пахли щедрым запахом земли. Был апрель, и зацветали груши, Пряный запах шел со всех сторон. Камни грома глуше всё и глуше Падали за гулкий небосклон. И нисколько странным не казалось, Что с гуденьем, с грохотом громов В ранней дымке утренней сливалось Сладостное пенье соловьев. А когда увидели село мы, Лес кудрявый, синий водоем, — Солнце, встав над крышей из соломы, Замахнулось огненным копьем. Улицы, собаки, птицы, люди — Всё веселым показалось мне. Думалось: конца вовек не будет Светлой и веселой той весне. Подле белой хатки в два окошка (Есть такие милые дома) Ждал меня, растерянный немножко, Добродушный дядя мой Кузьма. Что со мною? Дядины рассказы Горько взволновали сердце мне,— Цвет весенний омрачился сразу, Кровь течет по голубой весне, Соловьи погасли. Потемнело… «С братом брат сцепился за надел И ударил топором… Сгорело Восемь хат, народ не доглядел… Лукашевич-пан поймал у пруда С удочками хлопцев, и сейчас Под замком они сидят, покуда Пан смягчится…» И пошел рассказ. Нет печальней повести, чем эта… Счастье жизни чувствуешь, дожив До весны народной, до расцвета Новых сел и безраздельных нив! Дядя мой! Сейчас весна просторней, Ярче той, что в старину цвела! Пусть тебе болезнь из пасти черной Вырваться когда-то не дала, Пусть тебя уже на свете нету, — Но твои сыны в стране родной В большевистское вступают лето, Большевистской взращены весной. <1933>