Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

2

Поэт! Прими же от собрата Завет «святого ремесла»: Уметь ты должен из квадрата, Из круга или из числа, Из меры мудрого отбора Построить зданье, где фронтон — Как слово «ввысь», где гневом взоры И счастьем блещут из окон. Кому чертог ты строишь новый? Народ — твой друг. Так с ним иди, И мастерством свой стяг багровый, Как позолотой, обведи.

3

Он зло ругается, а пот течет по коже, Он теребит пиджак, вконец рассвирепев, Но скрипки лишь визжат, ревет гобоев зев,— И, руки опустив, он смолк в бессильной дрожи. «Что им до Шуберта? Поймите же! Ну что же? Тут заговор! Еще!» Он сдерживает гнев, Но мутно пенится по-прежнему напев… «Пиано, сто чертей! Три форте! Правый боже!» Но вот из темных глыб, огниста и ясна, Уже пробилась и встает

она — Триумфом поисков сверкающая мука… Мгновенье — и всплеснут крылами над землей И скрипка и гобой, в гармонии одной, И вот пиджак его — камзол маэстро Глюка. 1935–1936

194. НЕСВОЕВРЕМЕННАЯ ЛИРИКА

Черт побери порыв души к полету И лермонтовский голубой туман — Они нарушили мою работу И производственный сорвали план. Да что я? Краб, ракушка иль медуза, Которой забавляется прибой? Сквозь толщу книг прорвавшаяся муза Опять нарушит распорядок мой? Упали чайки, словно хлопья пены, На воду (изумруд, и хризолит, И прочее) — за облаком мгновенно В веселый мир одна из них летит. Рыбак молчит, латая невод вялый. Табачный дым вдохнув разок один, Он глухо говорит, что с ним, бывало, Рыбачил здесь когда-то сам Куприн. «…Вот был писатель! Нынешним не ровня! Придет, бывало, с четвертью вина…» (Вот рифмы сразу стали полнокровней! Здесь техника высокая видна.) Куприн… О Куприне мы, вероятно, Еще поговорим… А воздух свеж, И солнце смело разбросало пятна По морю! Ветер, молодой помреж, Спешит расставить облака и тучи, Людей-статистов, чаек-примадонн… Изменчив цвет любой волны летучей, — Как назовет художник дивный тон, Как назовет?.. Я чую глазом, носом И образов и тем водоворот,— Но слов бесспорных мы, увы, не носим Там, где хранятся ручка и блокнот! Кудлатый пес, носящий титул Лорда, Валяется на влажном берегу, Сияет счастьем ласковая морда, — А я, как пес, резвиться не могу? «Дай лапу, — я упрашиваю Лорда,— Я — человек, пойми же наконец! Смотри, аэроплан взлетает гордо, И скромный человек — его творец. Передо мною — пушкинский Евгений… Он человеком выдуман, пойми! Он плод его восторгов и сомнений, А ты триумф собачий свой уйми!» Конец. Я музе послужил не мало, Лирический закрою васисдас. Пословица годится для финала: Работе — время, а потехе — час! 14 августа 1936 Одесса Переводя «Евгения Онегина»

195. «Мы в саду каштаны собирали с сыном…»

Мы в саду каштаны собирали с сыном, Проплывали тучки, тая в небе синем. Как играют тучки, любовался сын, И как зыблет ветер струны паутин. И сказал я сыну: «Наша Украина Лишь в семье советской дивно расцвела!» Голубело небо, нитка-паутина, В воздухе белея, медленно плыла. Желуди сбирали с сыном мы, и сыну Завтрашнего дня я рисовал картину. И, алея, тучи плыли в вышине, И звенела осень песней о весне! 20 октября 1936 Киев

196. ОТЧИЗНА МОЯ

Отчизна моя — не дворец золотой Над кровлями хат захудалых, Не церковь, не трон, не война за войной На крыльях кровавых. Отчизна моя — не пожар, не разбой, Где трупам, обуглясь, качаться, Отчизна — не вдовья полоска с межой, — Поля колосятся. Отчизна моя — перестук молотка, И трактор, в просторах ведомый, Покорные скалы, и топь, и река, Комбайны и домны. Отчизна моя — то Мичурина сад, Высокое Горького слово, Отчизна не знает призыва «назад!» С пути боевого. Отчизна моя — это поле побед, Заря на знаменах багровых, Обилье плодов, виноградников цвет В пустынях суровых. Отчизна моя — свет грядущих веков, На камне взрастающий колос, Отчизна моя — это Ленина зов И Партии голос! Цветут Казахстан, Украина, Кавказ — Народов семья молодая… На вечную дружбу сплотила ты нас, Отчизна родная! 1936

197. ДРУЖБА

Закончил сцену сумасшедший Лир, Закончил сцену дивный Айра Олдридж — И в кресло рухнул, обессилев вновь От жизни, именуемой искусством, — И неожиданно к нему вбегает Поэт Тарас Григорьевич Шевченко, Сжимает Олдриджа в своих объятьях И жаркими слезами обливает, Да, жаркими слезами!.. Ни полслова Понятного сказать они не могут Один другому, — но без слов, однако, Один другого понимает лучше, Чем те, которые рукоплескали Безумному от горя королю, Раба-поэта славили, гоня На барщину рабов — родню поэта… …Еще картина: в мастерской убогой Художнику позирует артист. Тот песни родины своей поет, Неволею рожденные, невзгодой Повитые, согретые тоской, Взлелеянные нищетой суровой, — А тот припоминает чудный строй Своих напевов, будто бы несхожих, Но кровно близких им одним стремленьем, Одною мукой. И обоим вдруг Издалека, за дымкою туманной, Забрезжил день, когда для всех рабов — Для чернокожих, белых, желтолицых — Оковы рабства навсегда падут, — И слезы блещут на глазах у них, Прекрасные, как светлый сон свободы. Шевченко! Олдридж! Этот день настал! Нашлась рука — и темный склеп разбила, Нашелся голос — и огромный мир Услышал: «Черный! Белый! Желтолицый! Сомкнитесь все под знаменем одним!» И поднялись повсюду голоса, И с голосом сливаются могучим, И всем голодным и рабам простерта Могучая рука Страны Советов. 1936

198. НАДПИСЬ НА УКРАИНСКОМ ДВУХТОМНИКЕ ПУШКИНА

Тебе, жена и друг мой милый, Двухтомник Пушкина несу. Немало мы в него вложили Уменья своего, усилий; Суди же — передать смогли ли Его величье и красу? Учитель наш, он нас, пожалуй, Корить не станет за грешки: Несмело, как и подобало, Рука у каждого дрожала, Когда касаться начинала Творений пушкинской руки. Ошибок много, и не скрыть их, Но перевесит их любовь. За правду образов, отлитых Не в громе, суете и криках, За звучность слов его великих Подъемлю слово вновь и вновь! Он наш! Мы за него горою! Он наш, как солнце и вода! Несет он в «племя молодое» Стихов богатство золотое… Враг не сотрет рукою злою Его горячего следа! 30 марта 1937 Киев

199. ИЗ СТИХОВ О ПУШКИНЕ

Нет, весь я не умру…

Пушкин

Хмурая усмешка Николая, И Дантес — и в профиль, и en face… [20] Друг бранит, и недруг зла желает, И короче жизнь, за часом час. На балу жеманница-мадонна Мотыльком бездумным пропорхнет, А кругом страна тоскует сонно, А на сердце неизбывный гнет! Что там счастье! Хоть бы тень покоя, Тихий дом, песчаный косогор, Где жандармы не стоят толпою, Где придворный позабыт позор. Томики в лазоревом сафьяне, Память о лицейских временах, Воркотня седой старушки няни, — Неужели это всё лишь прах? Только бледный прах — любовь, и дружба, И томленье, и мечты, и сны? Неужели всё — лишь сон ненужный Никогда не виданной весны? Нет! Рука, как прежде, не устала Верное перо вести вперед, И когда пора уйти настала, Твердо знал он: весь он не умрет! 1937

20

В лицо (франц.). — Ред.

200. НАРОДАМ СОВЕТСКОЙ ЗЕМЛИ

Народы! Море урожая Вмещают житницы едва. Скажите, дружбу уважая, Живые, гордые слова: «Соединяйтесь повсеместно, Вы, пролетарии всех стран!» Да сгинет тот, кому так лестно Раздоры сеять и обман, Кто сеет ссору между наций, Чтоб легче их держать в ярме, Чтоб им мешать объединяться, Чтобы открыть дорогу тьме. Распахнутыми воротами Рассвет встречайте, а не тьму, — Ведь правда — наша, правда — с нами, И с нами солнце потому! Ведь украинские селяне Шли к Разину; ведь, молода, Над нами льет свое сиянье Пятиконечная звезда. Забыто разве, что когда-то Нас общий недруг угнетал, Что Чернышевскому, как брату, Шевченко руку подавал? Народы! Дружными рядами Вперед, на старых дней тюрьму! Ведь правда — наша, правда — с нами, И с нами солнце потому! 1937 Ирпень

201. «Тебе одной… Хоть это уж не раз…»

Тебе одной… Хоть это уж не раз, Мильоны раз и пелось и писалось, — Но много ли таких на свете фраз? Тебе одной — всё, что в душе осталось. Еще немало сохранилось в ней — И шум травы, и лепестков дыханье, И до сих пор отрадны для очей: Лицо в окне, росинки на поляне. Морозный ветер за моей спиной, Седых волос касается усталость, И грозный час встает передо мной… Одной тебе — всё, что в душе осталось. Тебе одной… Теплу руки твоей И сердцу твоему я покоряюсь, И говорит мне сердце: «Молодей, Живи, твори!..» И я ему вверяюсь. 14 марта 1938 Ирпень