Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

264. НАДПИСЬ

Здесь, в домике моем, в зеленом Ирпене Была полиция. По выгодной цене Продавши родину, изменников орава Творила над людьми звериную расправу. В одну свою тюрьму, в застенок свой один Свет целый заключить хотел их господин, Его прислужники колючую ограду Вкруг дома моего поставили и сада. Нестертая строка на каменной стене Об этих страшных днях напоминает мне: «Такого-то числа здесь столько-то убито…» В поспешной надписи — какая драма скрыта? Кто он, неведомый?.. Не сам ли, в смертный час, Последние слова он начертал для нас? А может быть, не он, а друг его, товарищ… Мне в сердце и ножом так больно не ударишь, Как сломанным концом того карандаша!.. …………………………………………… Бегут предатели, волнуясь и спеша, Гонимы нашими победными войсками, Бегут изменники кровавыми путями К той бездне, где их ждет заслуженный конец. А тот, неведомый, товарищ наш, боец, Бывалый фронтовик, а может, комсомолец Из этих скромных мест, из киевских околиц, В могиле здесь лежит. — Пахучий, золотой, Цветок родных полей припал к могиле той… Поклон тебе от нас, как другу и как сыну! Тот вечно будет жить, кто пал за Украину. Ту надпись глубоко мы в сердце сбережем, Карая палачей

железом и огнем! На нашей улице сегодня праздник! Слышишь, — Шумит листва, поет малиновка над крышей. Чтя память о тебе, твой охраняя прах, Посеем жито мы на вспаханных полях, Деревья светлые посадим вдоль ограды И обовьем наш дом веселым виноградом!.. 8 сентября 1944 Ирпень

265. РАЗМЫШЛЕНИЕ

В мое сердце спускается вечер, томительный, длинный. Тихо в сердце, и жалко мне жизни, и жалко мне дня, Будто шел я напрасно по рощам, горам и долинам, Мимо пропасти темной, веселую песню храня. Мой неведомый друг, путешественник юный, весенний, Я не видел лица твоего, я не знаю, кто ты, — Знай, что каждый наш час и что каждый наш миг — это семя, Из которого злые и добрые всходят цветы. Охраняй лучезарный цветок и побег его каждый, Выкорчевывай с корнем колючий и злобный бурьян, Полюби чистоту — и воды, утоляющей жажду, И горячих сердец, презирающих низкий обман. Отражения облака, малой травинки во взоре — Только раз тебе посланы, больше не будет таких! Звуки, линии, краски сменяются волнами в море, Так не думай, что много еще повстречается их! Жаль мне, жаль мне того, что со мной и вокруг меня плыло, Тех, кого я любил, что осталось давно позади. Берегись, юный друг, чтобы сердце твое не остыло! Лучше боль, лучше гнев, чем холодное сердце в груди! Как прислушаюсь — будто в тиши голосам чьим-то внемлю, Оглянусь — еле вижу тропинку средь чащи лесной… И когда, милый сын мой, покину я бренную землю, Ты возьми и, как песнь, понеси не допетое мной!.. 11 сентября 1944 Ирпень

266–271. ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ О ЛЕНИНГРАДЕ»

1. ЖАВОРОНКИ

В тумане рос далекий Ленинград. Мы все смотрели из окна вагона, С невыразимой болью замечая Следы войны, зловещей, как кошмар: Везде воронки круглые с водою, Невинно голубеющею там, Где смерть еще недавно ликовала; Повсюду кучи кирпича и камня Там, где стояли стройные дома; Одни лишь трубы заводские грустно Среди пожарищ черных возвышались,— Вот всё, что нам оставила рука Насильника, злодея и убийцы. А сколько здесь легло родных людей, Прекрасных, смелых, честных, молодых, В стенании предсмертном и в мученьях, И сколько ран и сколько слез горючих Ты, мать-земля прещедрая, узнала И сколько крови приняла в себя! Так думал я, так думали мы все. Но кто-то вдруг открыл окно вагона — И свежести отрадное дыханье Нам остудило сумрачные лбы. И вслед за этим дуновеньем свежим Звонки и трели светлые влетели: То жаворонки, устремись в лазурь, Трезвонили в безумном забытьи,— Нет, то сама весна играла, пела Над пеплом и над тишиной руин, Травою застилаючи воронки, Зеленые курчавила поля Среди немых, обугленных столбов! И мы тогда увидели людей — Они взрыхляли заступами землю,— И стройных женщин и подростков славных, И услыхали голоса ребячьи, Что наших нам напомнили детей, И все заулыбались мы тайком, И кто-то как бы про себя заметил: «Ишь пострелята! Славно как распелись!»

2. МЕДНЫЙ ВСАДНИК

Где Пушкин и Мицкевич в оны дни, Одним плащом укрытые, стояли В ту петербургскую сырую ночь И меж собой вели ту речь, какой Рука людей для нас не записала, Где юный друг Жуковского, Брюллова, Враг неустанный зла и тирании, Художник крепостной, родной Тарас, Не раз сидел в раздумий печальном, — Он высится, как властелин веков, На вздыбленном над бездною коне, Простерший гордо руку над Невою, Он, Медный всадник, царь могучий Петр, Труд Фальконета, Пушкина виденье И красота и слава Петербурга, Который вырос в дивный Ленинград! Когда же вражья буря налетела, Ломая и уничтожая всё, Что созидал народный труд и гений, В работе и в сраженьях ленинградцы И о тебе заботились в ту пору — От вражьих глаз, от бомб и от снарядов Они тебя хранили; сберегая, Укрыли так, как мать лишь укрывает Свое дитя от бед и от болезней, От злого ветра, от недобрых глаз. Ты, Медный всадник, что привык так грозно Стоять застывшей бурею над миром, Надолго ими был укрыт во мрак, И только слышал ты, как над тобою Две силы бьются в смертном поединке, Как гром гремит и свищет дождь свинцовый. Но вновь погожие настали дни — И вырос ты в спокойном их сиянье, Как символ силы, гордой красоты. Бессмертная позеленела бронза, Но та же строгость линий, что и прежде, Спокойствие всё то же и стремленье Нас восхищают. А вокруг идет Работа. Плотник саардамский взял Топор свой в руки, чтоб начать работу Восстановленья… Нет! То ленинградка Возводит стены, тешет, носит камни, Сама вставляет выбитые стекла, Чтоб город Ленина над миром встал В своем великолепье несказанном. А дети Ленинграда, что на лицах Еще хранят тень голода и страха, Вокруг подножья Всадника резвятся, Как воробьи… Бессмертен Ленинград!

3. КОНИ АНИЧКОВА МОСТА

Кто города не любит, где родился, Где слово мама в первый раз сказал, Где школьный перешел порог впервые, Впервые слово произнес «люблю»! Как не любить нам города, где в каждом Кирпичике его для нас таятся Частицы нашей жизни, бытия, Работы, грусти, радости и песен! И думается мне (хотел бы я, Чтобы меня вы поняли как надо!): Не каждый город жители так любят, Как ленинградцы свой прекрасный, строгий, Туманный и лучистый Ленинград! Вчера я ехал на автомобиле, И мой шофер, внезапно обернувшись, Сказал с улыбкою неизъяснимой: «А кони на Аничковом стоят Всё там же, где стояли! Этой ночью Поставили их снова на мосту..» И по мосту проехали мы тихо, На вздыбленных коней мы любовались, А главное — на тех людей, что их Заботливой рукой своей укрыли, А сами здесь в бою стояли насмерть И нынче вновь их вывели на свет, — Чтоб триумфально ржали эти кони, Как боевые кони победивших!

4. СМЕРТНЫЙ РУБЕЖ

За тем холмом они стояли. Если б Им удалось на этот холм взойти, Открылся б перед ними Ленинград Как на ладони, гордый, величавый, И по всему его великолепью Ударили бы жадные орудья, Попрали бы всю эту красоту — И с топотом прошлись бы по руинам, По крови стариков, детей и жен Чужих коней жестокие копыта. Но воины Полтавы, Ленинграда, Москвы, Тбилиси, Еревана, Тулы Стояли насмерть здесь, не уступая Ни пяди больше кровожадной силе. Вот их могилы! Головы склоните! Быть может, школьник, юноша безусый, Лежит здесь, — вижу надпись на могиле Среди цветов: «Такому-то… от школы…» А это вот — могила земляка С такой родной фамилией на енко,— Ее ни дождь не смоет на табличке, Ни вечность не сотрет ее в сердцах! Наверно, был он ласковый, веселый, Боец и запевала, хлебороб, Пока не налетела злая буря, — И он, от гнева потемнев лицом, Без лишних клятв и громогласных слов Винтовку взял и стал на оборону Родного дома и страны родной! Здесь каска ржавая поверх могилы — Вот всё, что нам осталось на земле От воина. Он, верно, был хорошим Шахтером или слесарем в поселке, И, прежде чем надеть вот эту каску, С невестою пошел он попрощаться, И волосы она ему с любовью В печали ласковой перебирала, И целовала милое лицо, И орошала ясными слезами… Потом всё писем дорогих ждала, Угольниками склеенных нескладно, И в час ночной, бессонницей измучась, Читала их и раз, и два, и трижды… А позже и письма не дождалась! Лежат они. Трава растет над ними, Цветы желтеют, и в кустах зеленых, Из теплых стран вернувшись, соловей Им славу вечную поет немолчно.

5. ПУЛКОВСКИЙ МЕРИДИАН

Здесь Пулковский пролег меридиан, Обсерватория вот здесь стояла — Спокойное гнездо науки мирной, Где с звездами, как с близкими друзьями, Ученый откровенно говорил. Теперь здесь пусто. Будто ничего И не было. Кирпич, трава да щебень. Разбойников прогнали мы далёко И в землю их, проклятых, закопали, Чтоб снова нам смотреть на это небо, — Но болью жгут руины нам сердца… Я знаю: здесь поставят телескопы Еще сильней, чем были, и яснее Миры откроют тайники свои Ученым нашим, — всё же гнев и скорбь Сжимают горло… — Но выходит гордость И говорит: меридианом этим Мы будем мерить славу ленинградцев, Защитников могучих Ленинграда. Нет, не смогла его переступить Нога врагов, что в злобе всё топтала! И это место — памятник живой Живым героям и героям мертвым, Как храбрости бессмертный монумент! Так пусть об этом вся земля узнает, Пускай об этом людям и народам, Всю землю окружая, словно лента, Где золотом пылает наша слава, Расскажет Пулковский меридиан!

6. НА МОГИЛЕ ГЕРОЯ

Лежит здесь Красношапка Николай, Сын Украины милой, сын Донбасса. Такой еще был юный он, такой Хороший, чистый, светлый, коммунист! Был глаз его по-снайперски остер, Без промаха стрелял он по фашистам, Но у него не только глаз был острый — И сердце билось жаркое в груди! Была минута, — и подумать страшно! — Когда враги могли прорвать рубеж, Где грозная десница начертала Слова такие: если перейдут Враги рубеж — падет наш Ленинград. Наш Ленинград! Мой друг, ты это слышишь В земле сырой? Ты слышишь? Ленинград — Всегда был наш, всегда он будет нашим! Под Ленинградом, юноша, ты бился За Украину, за село родное, Где твой отец, усталый, поседелый, Друзьям показывает твой портрет И в гордости и в скорби несказанной! Ты бился за Москву, за Минск, за нас, За то, чтоб по земле ходила песня, Чтоб юноши одних с тобою лет Своих подружек в губы целовали, Чтоб дело правды нашей победило! Гранатою, винтовкою разил Ты тех врагов, что спешно назначали В гостинице «Астория» банкет, Чтобы свою отпраздновать победу, И уж о том печатали афиши! Тебе пробила правое плечо Лихая пуля — что ж? Рукою левой Схватив гранату, ты ее метнул В фашистов… В ту же самую минуту Тебе, земляк мой, рана обожгла Смертельной болью грудь… Но ты стоял И, стиснув зубы, стиснув сердца боль, Успел сказать товарищам своим, Смертельно побледнев: «Назад ни шагу!..» И ни на шаг друзья не отступили, И Ленинград, как счастье, защитили — Как радость, отстояли Ленинград! Теперь ты здесь, на кладбище гвардейском, Лежишь, мой друг, среди друзей отважных, Что смертью смерть попрали, как и ты! И небо синее свои цветы Кладет тебе, земляк мой, в изголовье… Невесть откуда чайка, залетая, Как мать горюя, плачет над тобою,— А Ленинград, а Киев, а Одесса Уже цветут в сиянии весны И руки благодарно простирают Тем, кто за счастье их погиб в бою! Июнь 1945 Ленинград — Москва — Киев

272–280. ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА. ДЕВЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

1. «Всю душу бы тучке отдать белокрылой…»

Всю душу бы тучке отдать белокрылой За то, что ты тенью обласкан немного, Всю душу отдать бы земле этой милой — Ведь ходят по ней твои легкие ноги. Всю душу за взгляд, пусть улыбки — химеры, За голос, который лукавинку скроет, За счастье без меры, за горечь без меры, За то, что ты, может быть, создана мною.

2. «Вот она — весна прощанья…»

Вот она — весна прощанья, Горек мед очарованья, Будто яд — в вино! Чьи-то вновь слова проснулись, Вновь рука плеча коснулась, Как тогда, давно. Ты молчишь? Ты молчалива? Ты не знаешь — эти дива Создавала ты? Что ж глаза твои закрыло? Радость? Боль? Надежды сила? Слова не найти. Тополиный пух летает, Землю мягко осыпает! Сон и тишина. Ах, опять отрава эта! На дворе июнь! И лето. Осень? Иль весна?