Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

2. «Снегом, сеном, потом лошадиным…»

Снегом, сеном, потом лошадиным Пахли зимы юности моей. Вновь седин прибавил год к сединам, Запах тех далеких зим слабей. Изменились города и села, Изменился облик всей земли, И курлычут в небе новоселы Самолеты, а не журавли. Всё же «сбросить ветхого Адама» Не легко, как кажется иным! Впрочем, можно мне без мелодрамы Вновь побыть минуту молодым? Я слыхал, как Кошиц на гастроли Прибыл в Рим, покинув Новый Свет, И внезапно ощутил до боли, Что скитальцу счастья в жизни нет. Вспомнил он родную Украину, Неразумно брошенную так, Тополя, цветущую калину… Что же с горя выдумал чудак? Прочь постылый гул автомобилей, С берегов сползающий в Гудзон! В старческой наивности премилой Нанял Кошиц в Риме фаэтон, Ездил в нем по древним переулкам, Там, где камни повествуют вслух, И душой внимал копытам гулким, Обоняя острый конский дух… Эмигрантом не был никогда я, Может, Кошиц тут и ни к чему. Мне зима приснилась молодая, Та, что ближе

сердцу моему. Оттого и вырвалось признанье, — Что корысти мне его скрывать? Пусть в последний раз воспоминанья Мне подарят молодость опять! Только в этом, верьте, вся причина, Да и лгать не любит мой язык… Внуку запах нравится бензина, Ну а я — поныне не привык. 21 декабря 1961

3. «Следы ребенка на снегу… И сразу мне…»

Следы ребенка на снегу… И сразу мне — И в сердце, и вокруг — теплее как-то стало! Как будто тени туч внезапно разогнало Дитя, что здесь прошло… Как будто сил вдвойне Прибавило оно и в сердце пробудило! Куда ты шло, куда? К друзьям или домой? Смеялось? Плакало? Иль следом за собой Ты, может, песенку вело? Иль говорило Деревьям что-то здесь, синицам, снегирям, Веселой белочке с душистой веткой в лапах? А может, просто шло, вдыхая свежий запах И жизни радуясь, и счастью, и снегам? Кто близкие твои? Кто братья и сестрицы? По вечерам тебе кто сказки говорит? Кто ласку щедрую свою тебе дарит? В веселых играх кто с тобою веселится? Я мог бы задавать вопросы без конца, Но вижу всю тебя, дитя, я очень ясно! Свой простенький платок надела ты напрасно — Цвет красной шапочки милее для лица! Нет, волк тебя не съест! И нет здесь волчьей стаи! Живи среди людей и радуйся с людьми, А все мои слова на память ты возьми, Пусть старшая сестра тебе их прочитает! Мне всех твоих друзей назвать не хватит сил! Различен цвет их лиц, язык и образ жизни, Но все они живут в одной с тобой Отчизне, И труд единый их в одну семью сдружил. Молчит сосновый бор. Гудит далекий Киев. А где-то там и ты? Живи же в добрый час. Будь Красной Шапочкой! Знай: нет волков у нас. Но чародеи есть, да ведь еще какие! Навеки в сердце я, как память, сберегу Ребенка легкий след на голубом снегу! 4 января 1962 Киев

437. «В чужом городе сумерки часто бывают…»

В чужом городе сумерки часто бывают Грустью синей повиты, окутаны длинною тенью, Голоса незнакомые возникают — Птицы странно кричат во мгле осенней. В одиночестве сердце притихшее бьется Выразительно, полно и так глубоко, Тщетно, тщетно из бархатной ночи рвется Утружденное далями, за день уставшее око. Сердце к сердцу стремится в неясной тревоге, Слово отклика жаждет, ладони — ладоней… За печали такие — спасибо дороге, За короткие сны на неведомом лоне! 15 января 1962 Македония, Скопле

438. ЛЮДЯМ И НАРОДАМ

Народы мира, люди всех племен, Любых цветов, любых оттенков кожи, Пусть шар земной сегодня разобщен — Восторжествует Истина над Ложью. Как Ложь ни лги и как ни суесловь, Ни искажай прямых и четких линий, На всей земле войдет в дома Любовь, Как входит солнце из небесной сини. Войдет, войдет! Ведь цель у нас одна, Ведь мы хотим, мы жаждем мира вместе, Свободной жизни, светлой, как весна, Неомраченной материнской песни. Роднит нас труд, творящий чудеса, Биенье мысли, острой, дерзновенной, Торящей путь ракетам в небеса, Пронзающей молчание вселенной. Роднит земля, ее сады, луга, Костры зари, полутона заката, И летний зной, и зимние снега, И прелесть рифм, и строгость древних статуй. Я простираю к вам свою ладонь, Благословляя честное пожатье. Пусть вечный прометеевский огонь Горит у вас в душе и сердце, братья! 7 февраля 1962 Москва

439. УЖ

Уж не опасен и совсем не страшен, Полезен даже, — поучают нас С ребячьих лет. Конечно, это так, Да не люблю я что-то симпатяги Ужа — боюсь! Хоть и смешно, боюсь… Ловил сегодня рыбу я в затоне На озере. Палящий день стоял, А тут нигде ни деревца, и даже Ни кустика — одна трава седая, Да пыльные и тощие цветы, Да рыжая рассохшаяся глина, Да горы полуголые вдали. За поплавками я следил прилежно, Перекликаясь с внуком иногда — Он там, на берегу другом затона, Самостоятельно рыбачил тоже, — И вообще всё было хорошо. И вдруг в воде откуда-то возник Огромный уж… Он поперек затона Плыл быстро, высунулся из воды Наполовину — и метнулся с шумом Холодной, серой молнией в камыш… И тут же, в самой чаще, камышевка Отчаянно, безумно запищала, Как будто заслоня своих птенцов От неминуемой беды… И сердце Мое застыло. Да, застыло сердце! Не видел я, что в камышах творилось, Какое дело совершалось там, Но ясно понимал: худое дело, Жестокое… И тут припомнил я: Под Киевом мы шли домой с охоты Тропинкою лесною — и внезапно Меня приятель отстранил рукою И под ноги мне выстрелил в упор. Развеялся дымок, и перед нами Змеи какой-то тело заклубилось В агонии. Мы обошли ее, — А после брату рассказал мой друг О происшествии случайном этом И заключил с сомнением и грустью: «Кто знает, вправду ль я убил гадюку Или невинного ужа?..» Но брат В ответ ему промолвил, улыбаясь: «Всё, что ползет, без колебанья бей!» 23 июня 1962 Коктебель

440. ТОСКА ПО МОЛОДОСТИ

Не жизни жаль с томительным дыханьем. Что жизнь и смерть? А жаль того огня, Что просиял над целым мирозданьем И в ночь идет, и плачет, уходя. А. Фет

Каким бы стал глупцом я нестерпимым, Когда б завидовать я начал юным, Румянощеким и лучистооким, Когда бы впал в немыслимую зависть К здоровым, сильным, стройным, молодым, К тем, что считают не без основанья Себя хозяевами нашей жизни, К той смене, что пришла тебе и мне, Мой добрый друг, неведомый, далекий! Нет, нет! То был бы стариковский бред! Мне жаль рассветов тех, что раз лишь так пылали, Неповторимых гроз, что в вечность отсверкали, И сердца трепета, и губ, и той Весны, что, птицей взмыв, рассветною порой Исчезла без следа в белеющем тумане. Жаль благодатных слез, несбывшихся мечтаний И горечи немой, что сердце в тишине, Как сок березовый, оздоровляла мне, Что белая кора сочит, слезой роняя… Мне жаль предчувствий тех, что вянут, остывая От ветра первого, едва он тронет их… Жаль проблесков меж туч легчайших голубых, Полета ласточки, что над землею мчится Предвестницей грозы, как синяя зарница, И леса мглистого, где затихает шум От счастья, от росы, от соловьев и дум, Мне жаль девичьих рук, очей бездонных, темных, Жаль утреннего сна и тех ночей бессонных, Что были мне как сон, как света с тьмой игра… Жаль горя первого и первого добра, Великой дружбы жаль, что в миг один сгорала, Улыбки золотой, что мне всегда сияла, Снегов и снегирей, и дней, зовущих вдаль… Жаль света целого — земли и неба жаль! 7 октября 1962 Пуща-Водица

441. ШИПОВНИК

Кругом соловьи, заливаясь, поют, Шиповник алеет пахучий… А. Толстой

Цветет шиповник под моим окном Своим бледно-пунцовым скромным цветом И переносит в молодость меня, На перекрестки полевой дороги, К рассветам синим, к вечерам янтарным, К тем, что всегда сулили сердцу счастье. Друзья мне говорят: «Зачем тебе Куст этот дикий? Выкорчуй его И посади взамен него на клумбу Культурной розы сорт!» А я в ответ: «Но все кусты тех самых роз культурных, Французских, полиантовых и чайных, Гибридно-чайных и других названий, Всё больше иностранных, все они Праматерью своею называют Как раз простую, полевую, ту, Что так ученые неблагодарно Собачьей именуют по-латыни» [90] . Все эти знаменитые сорта К шиповнику, к нему лишь прививали, Своими он корнями их питает! Нет, не поднимется моя рука На этот куст, откажется под корень Рубить топор! Ведь он — моя весна, И молодость, и песня та в полях, Что девушкой невидимой поется, И несказанно трепетная речь. Из песни — из нее росли Бетховен, Чайковский, Лысенко и Леонтович, Из песни вырос чародей Шопен, И Римский-Корсаков, сказитель дивный, Как роза из шиповника — из песни! Шевченко с Лесей выросли из песни, К ней Пушкин жадно сердцем припадал, Питался Гейне песнею народа. И разве кто срубить ее посмеет, Бессмертную под корень подсечет? Что мне, друзья мои, ни говорите, А я стою упрямо на своем, Пусть клятвою звучат мои слова: «Не дам в обиду песню и шиповник!» <1963>

90

Rosa canina — собачья роза, название одного из видов дикой розы — шиповника.

442–448. ТАЙНА ОСЕННЕЙ ЛИСТВЫ

Ботаніки кажуть: барвисті весняні квіти приваблюють бджіл та інших комах, які й сприяють опиленню… Ну, а багряні осики, золоті клени, ясно-жовті берези, бронзові дуби, всі розкішні фарби осіннього лісу — кого й для чого вони приваблюють? Чи це мистецтво для мистецтва? [91]

«Пусть разбираются ботаники в вопросе…»

Пусть разбираются ботаники в вопросе О том, зачем листву раскрашивает осень, Зачем творит она ту пышную красу, — Я в сердце до конца, до смерти пронесу Трепещущий огонь на блекло-синем фоне, Немеркнущий багрец на раскаленном клене, Червленую резьбу на бронзовых дубах И золото осин, низверженное в прах, Студеный жар лесов и царственную алость, Величественную, прекрасную усталость, Когда еще седа лишь по утрам трава,— Ту смерть, в которой жизнь полна и так жива!

91

Ботаники утверждают: яркие весенние цветы привлекают пчел и других насекомых, содействующих опылению… Ну, а золотые осины, багряные клены, светло-желтые березы, бронзовые дубы, все роскошные краски осеннего леса, — кого и для чего они манят? Или это искусство для искусства? — Ред.

1. ПОСЛЕДНИЕ РОЗЫ

Последние розы, Белые розы, Сентябрьские розы. Они облачились В ризы невинности, В одеяния девичьей чистоты, Они сквозь осенний туман Смутно припоминают лето, Солнце и грозы, Капли дождя и веселые радуги, Душные ночи, прохладу рассвета, Они как во сне Видят весны зеленое марево, Слышат бессмертную речь соловьиную, Прикосновения ветра счастливого ловят… А всё это, всё в них живет: Весна душистая, Страстное лето, И ветер, и грозы, и радуги — Всё это, всё в них живет, Покуда бичом смертоносным Их мороз не ударит, Пока не уронят на землю Последних своих лепестков Белые розы, Сентябрьские розы, Последние розы.

2. ДОЖДИК

II pleut doucement sur la ville… [92]

Arthur Rimbaud

Дощик, дощик Капає дрібненько… [93] Пісня

Тихий и сладкий дождик Сеется щедро на улице, Сеется щедро, светло, И плещет по листьям, И веет в окно, Как надежда. Дождик-дружок! Спасибо тебе За милую музыку эту, За то, что напомнил мне дни, Когда босоногим мальчишкой Я шлепал по лужам И представлял себя в образах разных: То загорелым морским капитаном, То ловцом неведомой рыбы, То охотником на причудливых птиц, То благородным пиратом, То творцом хитрых водных построек — Гидросооружений, Как мы бы сказали теперь… Дождик-дружок, В лепетанье твоем Слышу тысячи голосов: Детских, девичьих, старческих, юных, Слитых в песню одну, Точно море, бездонную. В серебристом мерцанье твоем Вижу лица прекрасные, Те, что снятся лишь раз — Только ранней весной — И обливают горячею кровью Жадное сердце. Боль моя, дождик родной, Несказанная радость, В малой лужице Мир отраженный! Неугомонное сердце мое!

92

Над городом тихий дождь… Артур Рембо. — Ред.

93

Дождик, дождик, мелкий, моросящий… — Ред.