Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

17

Та сказка, может быть, и не для вас, Творцы бетона: слишком уж наивна. А я люблю, в вечерний тихий час, Простой свирели голос переливный. Конечно, то не скрябинский экстаз, Всего лишь звуки дудки примитивной… Но вспомните, как старый Иохим [98] Тягался с фортепьяно дорогим! Июль 1923

453. САШКО

98

«Слепой музыкант» Короленка.

1

Он подрастал в грязи предместья, Где козы, мусор да репей, Где люди, словно мухи в тесте, Увязли в тине тусклых дней, Где липко всё, где нудно длится Чреда безрадостных картин. Он видел мир как из темницы, На жизнь смотрел — как через тын. Сашко в семье был пятый сын, Ведь беднякам везет на деток. Счастливый час хотя б один Найдется в жизни так иль этак, — И наш Сашко в ручей весной Пускал свой флот бумажный смело Иль атаманил с детворой, Что тоже досыта не ела. А то иное делал дело — Дома из глины строил он, Работа ладная кипела, Глаза горят, — так увлечен. Еще, как «нищий-принц» у Твена, Любил читать, любил мечтать, Хоть жизнь была груба отменно, Той книжной жизни не под стать. Случалось, что ухватом мать В сердцах сыночка угощала, Но и сухой калач кусать Порою счастье выпадало В семье на долю двух меньших, Как Петуху — есть расстегаи. Вот так он рос. Мильоны их Растила так пора былая. Бывало, ветер, завывая, Закружит листья, зол и лих, Вода, канавы заполняя, Захлюпает, а сад притих, — Вид у Сашка тогда унылый, Задумчивый не по годам. Тоска его с жестокой силой Схватила — стал не свой он сам. «Мальца недолго видеть нам!» — Порой

соседки толковали, Как шел он, молчалив и прям, Казалось, чем-то опечален. Куда-то ото всех затей Тоска парнишку уводила. А то — вновь смотрит веселей, В проделках — первый заводила. Читатель! Мысль меня смутила: Вдруг проза повести моей Им, «массам», вновь не угодила, Как автор ни возился с ней. Но, право, «массы» есть и Массы — С заглавной я пишу одних, — И вредные одним прикрасы Всего приятней для других. Я знал и критиков таких, Что и в гробу учить нас станут: От тонких замечаний их Не только сердце — уши вянут. Зачем, мол, «он», а не «она» С поэтом в поле выезжает? Другой: «Причина нам ясна, Зачем он пчелок воспевает!» Тот классицизмом укоряет, Тот — рыбной ловлей. Ну а тот Опять к Плеханову взывает, На помощь тень его зовет! И все нашли, лишь я ищу всё,— Где ж знать им, скольких стоит мук И взят ценой какого чувства Из сердца выхваченный звук!

2

Пусть повесть наша без сюжета, Но всё ж за рифмой мы следим. Не вышло из Сашка поэта, Хотя и мог бы стать он им. Но вновь скажу: поэтов масса, Да проку нет от их письма, И сердце долго ждет напрасно, Хотя бы… малого Дюма. Пришла хозяйкою зима И пестрый свет весь побелила, И, матерьял взяв задарма, Гурьба учеников слепила Из снега бабу. Тут как раз Припомнить детство сердце радо — Нам нравилось в веселый час Из снега строить баррикады. Разбившися на две бригады — Я был, как помню, Курфейрак [99] — Мы бой вели, и ретирады Не признавали мы никак. (Я тут с размера сбился малость, Да что за важность! Ерунда, Сказать по совести.) Смеркалось, Блеснула первая звезда. Дорога ждет саней следа, Бубенчика ждет гостевого, И льются тени, как вода, Как пряжа полога ночного. Сашко еще не спит. С друзьями Он бегал целый день. И вот Перед окном с узором в раме Он дань мечтаньям отдает. Пишу — и страх меня берет: О чем он думает, сердечный? Иль в «голубой эфир» плывет? Мала душа его, конечно, Но чуть потоньше вкус у ней, Чем… Вот бы не соврать некстати! О разном думает плебей В нетопленной и темной хате. С чахоткой мать лежит в кровати, Младенец плачет. Вот запел Сверчок — за печкой иль с полатей — Развлечь младенца захотел. В мечтаньях перед взором Саши (А ну-ка, лира, выше тон!) Встают гиганты — стройки наши, Жизнь в новом мире без препон… Ну, вот и сбился на шаблон… Беда и только с этой меркой! Такой уже для нас закон, Что каждый, как преступник мелкий, Знай озирается вокруг, Ни в друга веры нет, ни в брата: Ни брат родной, ни верный друг Нам не прощают плагиата. Да и зачем далась нам хата Сашка-мальчишки? Нам пора Труда бессменного лопату Заместо легкого пера Взять в руки. Может, слишком скоро Главу закончить я хочу? Что ж, перед праведным укором Молчать умею — и молчу.

99

«Отверженные» («Les mis'erables») — роман Виктора Гюго.

3

Где повстречались? За дровами. Шел март. Вода среди двора Поблескивала ручейками… О, вешних дней моих пора, О, пыл сердечный — и на тыне Концерт голодных воробьев! Средь шумных улиц и в пустыне Не раз я вспомнить вас готов. Клен сбросил снежный свой покров, И капли на ветвях сверкают, И тишь вечернюю садов, Стуча, колеса нарушают, И голуби, как лепестки, В дали мелькают нежно-синей, Так трепетны и так легки — Пучок неуследимых линий. Как опустел я сердцем ныне (Хоть и толстею)! Как живу Однообразно! Если синий Порою цвет и назову, Так это просто лишь для стиля, И то пора б и перестать… Беда, коль плесенью и пылью Позволишь сердцу обрастать! А ведь мечтал я написать Велеречивый гимн любови… Но начинает жизнь тесать И для меня уж дом сосновый И, может, мерку уж сняла. Хладеет кровь. Не те и песни… Да речь-то не об этом шла. Была весна. Был день чудесный. Она сказала: «Льстишь, бесчестный…» (Ему семнадцать было лет… Припомню — и в душе воскреснет Мой юный цвет, хоть пустоцвет.) «Как ни хитри, но непременно Поймает батько, как кота…» И тут, сказал бы я, мгновенно Соединились их уста. Есть в книге чувств страница та, Чей смысл тяжел для толкованья, Хоть поцелуя речь проста И не трудна для пониманья. Когда созрел уж виноград — До долу ветви гнуться стали… Ведь эту тему век назад Зазорной вовсе не считали… Он полюбил. Могло едва ли Иначе быть. К чему же нам Идти туда, куда не звали, Где всё он сделает и сам? Люби, целуй, безумствуй, хлопче, Люби и в час, когда любовь Тугими ножками растопчет Твой мозг и нервы, плоть и кровь.

4

Еще мальчонкою с друзьями В манящий город он ходил И любопытными глазами За жизнью города следил. Толпы бурливое движенье, Изгибы улиц, блеск витрин И даже мостовой каменья Любил и клял предместья сын. Еще (нет для того причин, Чтобы скрывать) был не похож он На автора, что шум машин Без страха выносить не может, Нет: разные ремни, винты (Вот радость юным урбанистам!) Считал он чудом красоты В свободном поклоненье чистом. Пить забывал и есть, искристым Уставясь взглядом в маховик… Стоп! Шумом оглушен и свистом, Еще, друзья, я не привык Писать о трубах, о турбине, Еще лениво стих идет! Но мир былого гибнет ныне, Приходит нового черед. Стихийных сил извечный ход Взяв в клещи действенной науки, Людской идет к победам род, Как зверь разумный и сторукий [100] , — И сквозь слепящий, едкий дым, Сквозь море муки и горенья, Сияет взорам молодым Рассвет великий единенья. В труде сноровку и уменье Герой наш рано получил, Труд дал к большим делам стремленье И сердце парня закалил. И рос он, черный, прокопченный, Упрямый, жесткий, как пила, — А в сердце, словно луг зеленый, Мечта сияла и цвела. С друзьями жизнь его свела — На то и молодость дана нам. А с ними мир, где жизнь текла, Казался иногда румяным И теплым, словно майский сад… Бывало, вешнею порою Май под знамена баррикад Звал сердце Саши боевое.

100

Для законченности образа следовало бы — столапый, но этого не позволяют ни рифма, ни приличия.

5

Был грозный срок. Уже ступала Вдали война, как Командор — Стопой тяжелой. Как шакалы, В один сбирались дикий хор Царевы слуги — «патриоты», Уж запах тлена долетал. Но не один отважный кто-то Уже точил на них кинжал. А те, что чуяли провал, Те плети толстые сплетали — И в плесень камер и в централ Голодных узников кидали. Еще каратели, шпики В дыму роились той порою, Еще безгласны и тихи Во мгле таилися герои. Смешалось всё в снарядов вое — Хрипенье, стон, вранье, грызня… Здесь море ночи мировое И берег мирового дня… О, сколько их, чернявых Сашек, В окопах мерзлых полегло, И сколько в их мечтах погасших Красы и нежности цвело! Так что же Сашу привело На службу к воронам проклятым? А он мечтал ведь, как назло, Стать Робеспьером иль Маратом, А он немало ведь прочел Книг пламенных — призывов к воле! (Науку эту он прошел В тюрьме — в то время высшей школе Политики: для бедных боле И не было — мечтать не смей!) Что ж: на чужом, на мокром поле Настиг его стоглавый змей В вонючей и сырой траншее, И к пулемету приковал, И трудовой рукой смелее За сытых биться приказал. Сашко частенько вспоминал [101] , Как целовался за дровами, Как у соседа груши крал И как гулять ходил с друзьями, Корабликов бумажных флот И вожаков фабричных слово, Что за собой вело народ, Пылая факелом багровым. Он вспоминал, как светом новым Весь озарился жизни путь, Как ветром вольным и суровым Дышать глубоко стала грудь, Как юность присягала честно Не на иконе, не в словах, Как стрелы гнева и протеста Калились в молодых сердцах.

101

В таких случаях всегда вспоминают.

6

«Вы всё еще поэмы ждете, Сюжета, фабулы, интриг?» — «Нет, мы берем то, что даете…» — И ладно. Я ведь не постиг, Как это ходят на котурнах, Героя водят, как за ус, В тонах и в темных и в лазурных На строгий потрафляют вкус. Я сразу страху предаюсь, Едва лишь вспомню о поэтах, Что без дорог, попав в конфуз, Плутают в хаосе сюжетов, Главу верстают на главу, То ссорят, то мирят героев, Живую душу наяву Морят анализом порою. Нет! Не создать мне (я не скрою) Эпического полотна. Другие же сюжет построят, И племена на племена Ведут упрямыми руками, И мир весь видят из окна, И чудо — посудите сами, — Все даже помнят имена! Лавина, хищна и грозна, Катилася и докатилась. И всколыхнулася до дна Жизнь, что давно уж замутилась, Травой болотной заросла. Взвилися птицы с вещим криком, Сверкнули в воздухе крыла, Воскрес безгласный — стоязыким. Хвала морям, пустыням диким, Дорогам, что в страде боев Вперед, навстречу дням великим Несли отважных муравьев. И честь ветрам, что их живили, И водам, что поили их, И снам, что освежали силы Волшебной властью чар своих. И тем набатам, что живых На вече судное скликали, И солнцу, в чьих лучах косых Снегов расплавилися дали. Пускай в крови, пускай в слезах Растет посев, в грозу омытый, Пусть днем темно, и ночью страх, И пламенем земля повита, — Любовь и вера — вот орбита Земных сердец, но лишь борьбой Даль неоглядная раскрыта Для всех таких, как мой герой, И пусть былое воет волком, Змеей шипит на красный цвет,— Мы ярким вышиваем шелком Ткань светлую грядущих лет.

7

Однообразный и скрипящий Состав в заснеженных полях. Дремота. Холод леденящий. И крови сонный стук в ушах. Дров больше нет… «Все за дровами! Катися с крыш!» — «Да к черту!» — «Ну!» И в топке вновь пылает пламя, И рвут колеса тишину. «Бывало, братцы, нам в плену Жить — не хитрить — беда бедою…» — «Не лезь, а то как толкану!..» — «Ну вот! Не пошути с тобою!» — «Что там ни говори, браток, А не пожрешь — нет жизни сладкой…» — «И дал мне он совет не впрок К мешочнице пристать украдкой…» — «А ты, видать, до женщин падкий. Уйди!» — «Беда с такой шлеей…» — «А ну-ка веселей, ребятки, Не то помрем с тоски такой!» — «Свечу? Вот, барин!» — «Ой, тулуп мой Спер кто-то! Даже спички нет!..» …И снова вьюга снежной крупкой Состава заметает след. Часы прошли иль много лет? А солнце словно не всходило, Как будто стать решил весь свет Холодным, темным, как могила. Пойми попробуй, где и чья Нога лежит и чья рука там, Не верится, что тут семья, Где каждый стал другому братом. И не постичь, что за проклятым Благословенное встает, Что обернется день крылатым, Что в наше вырастет мое. Тьма. Не видны ни лес, ни избы. Холодных рельсов хищный блеск. Вот так себя и бросить вниз бы, Сложить бы голову на рельс!.. Замерзший полустанок… Лес… И вновь поля… Маршрут неведом. …Зря гибнуть что за интерес Тому, кто на пути к победам? Нет, сердце! Ты до той поры Борись, гори, покуда в силе! И в темноте, как две сестры, Цигарки две заговорили. Коль никогда вы не курили, Читатель вероятный мой, Зря взял я штрих из этой были, Час отнимаю дорогой. Но все-таки скажу: цигарка Что «трубка мира» (к черту смех!) — Не раз ведь те, кто спорил жарко, За ней мирились без помех. Была первейшей из утех Она и в горе и в заботе, Спасала от волнений всех, Подмогою была в работе; Пусть хмурится в гробу Толстой — Ему табак был не по нраву,— Ты все-таки, поэт, воспой Живительнейшую отраву! В дни, что несли железу славу, Сжимали холодом сердца, Мы все — различно, но по праву — Искали светлого конца, Межи, где б нам остановиться, И выпрямиться, и ожить, Водой целительной умыться, Живым огнем весь тлен спалить. Он и не ведал, может быть, Тот поезд голый и голодный, — Где горе нам дано избыть, Где будет праздник всенародный? Святые, милые поля В дыму, под черными снегами! Пусть будет радостна земля, Как поцелуй тот за дровами!

8

Как с исполинского плаката — Рабочий, цепи, шар земной — Фигурой пролетариата Сашко встает передо мной. Он подрастал в грязи предместья, Где козы, мусор да бурьян, Таких, как он, не сто, не двести — Непобедимый океан. Когда в лесной чащобе Пан, Напившись зелья, отдыхает. Не песня шумных поезжан За синей далью возникает, Нет, — то прозревший строй слепых К плечу плечо встает мгновенно, И ящерицей страх от них Бежит и прячется, презренный. Где ослик пьяного Силена Наивными ушами прял, Там труд, избавившись от плена, Коня железного взнуздал. Эй, открывайтеся, просторы, Все семь замков! Сон кончен ваш! Осилить никому не в пору Униженных когда-то Саш! Коль для иных наш пафос — блажь, Для скептиков — иной и тон мой. Кто свет не презирает наш, От будней скрывшись в нише темной, Имеет уши слышать клич, Глаза имеет и не прячет, Тот должен взвесить и постичь, Что наши сны и думы значат. И ливни льют, и люди плачут, И хнычут дети, как всегда, И вороны, как в песне, крячут На поле ратного труда, И зыбких берегов утопий Еще не различает взгляд, Не виден спасшимся в потопе Зеленоверхий Арарат. Пускай мой бледнолицый брат С иронией помедлит едкой: Нет, не на праздничный парад К нам прилетит голубка с веткой, И точки той нам не найти, Достигнув коей, мы б сказали: «Свершилось. Здесь конец пути! Перед стеной последней встали!» Девиз народов: дальше — в дали! Девиз отважных: крепость — взять! «…Поэт, об этом мы читали, Когда учили нас читать». — Читал и я. «А мы не верим В обетованные края!» — Мы к торжеству идем над зверем, Мои почтенные друзья! «Ну, что ж! Пусть вроде соловья Весну ты нам пророчишь песней, Мол, будет мир одна семья, Которой не было чудесней, — Кого ты со своим Сашком Морочить хочешь?» — В чем морока? «Твердишь, что видишь далеко, Влез в тогу древнего пророка!» — Нет! Одного хотел я проку («Пиши, художник!» — Гете звал) — Хоть часть пути в ночи до срока Вам осветить… — День миновал, Растаял леденцом, что сыну Сашко несет. Узор теней На площадь, как на луговину, Каштан бросает всё сильней. Дают покой спине своей Хозяйки. «Что же папы нету?» — Спросил Ивасик (мастер сей — Столяр на целую планету). «Ты что — соскучился?» — «Еще б!» (Со странностями всё же мама!) «Смети-ка стружки, вытри лоб». — «А угадай — зачем мне рама?» Идет домой Сашко с друзьями, Как некогда чумак Марко, И сила их пьянит медами, А не вино вдовы Клико. Как пена, вспыхнув, гаснут споры, Каштанов запах льется в грудь, И ночь, все охватив просторы, Им шелком устилает путь. Читатель хочет отдохнуть, А я — закончить повесть эту. Чертям себя позволю вздуть, Коли не вырвемся мы к свету, Коль не поборем силы тьмы, Мужая вопреки злословью!.. «Кто ж ваш Сашко?» — И я, и мы! «Кто ж эти „мы“?» — Да Труд с Любовью. 1927–1928

454. МАРИНА

Повесть в стихах

ПРОЛОГ-ПОСВЯЩЕНИЕ

Неначе цвяшок, в серце вбитий, Оцю Марину я ношу… [102] Т. Шевченко

Работа стихла. Сумерки клубятся. Как слезы, задрожали фонари, — Но дети наши ночи не боятся. Звезда пятиконечная, гори, Гори для них! Уже чудны слова им: «Пан», «крепостной», «помещики», «цари». Мы в памяти всю горечь сохраняем Тех дней, когда нас убеждали в том, Что мрак обязаны считать мы раем. И в шуме ряс, и в ладане густом, Под сапогом жандарма стопудовым, И под карет блестящих колесом, Откликнуться не смея громким словом, Люд трудовой жил долгие века, И тлела мысль под сумрачным покровом. Но женщинам вдвойне была тяжка Вся череда страданий неизбежных: В дни свадьбы терн плели им для венка. Они нередко в песнях безнадежных Надежду изливали и тоску, Отраву злую пили в звуках нежных. И песнь я с детства в памяти влеку, Она одна звучит мне как живая, Хоть много их я слышал на веку. И вся-то жизнь, отжившая, былая, «Отрадная» — будь проклята она! — В той песне. О сестра моя, родная! Сестра моя, подруга и жена! Ту песнь я повторил тебе с любовью [103] , И не для слез она повторена, Не для утех и не для пустословья, — Но чтоб сказать: взгляни в последний раз На тяжкий сон, сметенный нашей новью, И вдаль иди, будь тверже, чем алмаз, Иди вперед, усталости не зная, Из той беды, которой пробил час, — Куда ведет Отчизна трудовая!

102

Словно гвоздь, в сердце вбитый, Марину эту я ношу. — Ред.

103

К сожалению, песню эту я позабыл. В ней рассказывается о бегстве юноши и девушки — крепостного и крепостной. Их настигает панская погоня, и девушка говорит своему возлюбленному:

Мене, Марку, візьмуть, А тебе покинуть, А тебе покинуть, пліч голівку здіймуть.

Это все, что сохранилось в моей памяти.