Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

Первый голос

Великой и чистой воде, Что нас освежает и поит, Что студит в горячем труде, Что после сраженья покоит, Что отдых усталым дает, Что юных на подвиги будит, — Пусть слово простое мое Посильною жертвою будет. Кто жажду без меры знавал, Тот меру словам моим знает. Когда, словно огненный вал, Всю землю жара заливает, Когда всё, что в зное слегло, О ливне спасительном просит, — О, темное тучи крыло Блаженное счастье приносит! «Хоть капельку влаги!» — В огне, В агонии дол бездыханный, — И катится гром в вышине, Такой долгожданно-нежданный. «Хоть каплю! Спеклось… запеклось!» — В сухом ковыле замирает… И вдруг взорвалось,

понеслось… Бежит, ворожит, распевает. И снова весна! И опять Топочут над пажитью кони, И миру отрадно сиять На влажно-дымящемся лоне. Кто знает походных дорог И пыль, и ухабы, и камень, Усталость натруженных ног, Неистовый солнечный пламень; Огонь запорошенных ран, Иссякнувший голос в гортани, И небо, как высохший жбан, И землю, сухую до грани; Кто шел, выполняя приказ, Вперед — под тяжелой поклажей, Кто знает, как сладок для глаз Лазоревый отсвет миражей, — Тот знает, что значит река, Прильнувшая к травам зеленым, Бегущая издалека, Манящая лоном студеным. О воды! Земная краса! Прохладные, страсть утолите! Разверзшиеся небеса, Стремите, струите, поите! О реки! Любимых милей! Кружася с землею со всею, Несите вы счастие ей — И песнею станьте моею!

Второй голос

«Хлеб не швыряйте, он святой!» — В суровости притворной, Бывало, скажет дед седой Нам, детворе проворной. «Вы не играйте хлебом — грех, За это бог накажет», — Счастливый сдерживая смех, Бывало, мать нам скажет. И время шло… И подросли И возмужали дети, В сердцах забвеньем поросли Простые речи эти. И слово «грех», как пыльный хлам, В архив навеки сдали. Иным, неслыханным словам Учить детей мы стали. Но всё же стойким было в нас Тех — старых — слов вторженье. Испытываем и сейчас Мы к хлебу уваженье. Затем, что труд, и крепкий пот, И жита дух медовый Всему живому жизнь дает И слов источник новый. А тот, кто щедрою рукой Зерно бросает в недра, Тот сам на ниве вселюдской Взойдет пшеницей щедро.

Третий голос

Черемуховою вершиной Играют вешние ветра, И сердце с песней соловьиной На поединке до утра. И в каждом лепестке пахучем, В любом ростке, ожившем вновь, Пылает полымем кипучим Вся жизнь моя и вся любовь. И тропы сходятся медвежьи К тебе, властительнице нет,— На белые твои одежды Летит черемуховый снег. Ветрами ахнула, дохнула, И прилетела, притекла, И руки настежь распахнула, И шелк откинула с чела. Как будто бы дивясь, ресницы Раскрыла широко — в простор, И сон, что век не переснится, С зеленых покатился гор. И облака цветов душистых Росою тают на устах, И ночь в сверкающих монистах До петухов стоит в дверях.

^{Раздвигается завеса минувшего. В тумане встают силуэты.}

Силуэт первый

Мальчишка в потертом кафтане. Котомка. В ней хлеба кусок. И вечер. И город в тумане. И боль перетруженных ног. Когда б не упасть, не споткнуться. Дойти, добрести и войти! Когда б хоть не взять, так коснуться! Нет, взять! Отобрать! Унести! И падает вечеру в ноги Усталость поблекшего дня. И грязные брызги. «С дороги!» — Барчук погоняет коня.

Силуэт второй

Вышивает, распевает, У окошечка присев. И никто того не знает, Где узор, а где напев. Всё бы пела — без разбору. Вышивала б — всей земле! Хата. Мать стара и хвора. Хлеб зацветший на столе. «Ты б хоть хлебушка поела, Огонька бы добыла!..» …Страшно вытянулось тело. Ночь. И в сердце — ночь и мгла.

Силуэты

Сотни, тысячи и миллионы. Сколько выцветших глаз… а седин! Сколько сгорбленных, изможденных, И замучены все, как один. Мир — что радуга! С речки до лесу Высоко развернулась она, Сквозь цветистую эту завесу Виден легкий рисунок челна. А для них — ни красот, ни приманок, Что им радуга, небо, земля? Только хрипы глухих перебранок, Только рвущая горло петля. Сотни, тысячи и миллионы… Боль горба да глухая судьба… Лишь проклятия, вопли и стоны… И встает над землею борьба.

Голос

Всё хлещет петербургский ветер По каменному битюгу, На коем Александр Третий, Согнувший весь народ в дугу. В России холодно и голо, Россия греется вином, И обнимается Никола С тобольским пьяным мужиком. И ты, и ты, народ мой бедный, Среди задушенных лежал… Ужель за этим Всадник Медный Коня над бездной задержал?

Дыхание бури

Стоял Исакий темно-смутен, И Медный Всадник не скакал, Когда подвыпивший Распутин Вразнос Россию продавал. Нева стонала от печали, Войну вершили тиф да вши, В Таврическом высоком зале Безумствовали торгаши. Но дрогнули земля и море, И ожили слова от дел, — То на прославленной «Авроре» Пожар бессмертный загудел. Просторов талых ветер вольный В лицо мятежно захлестал… Дворянский, царский, сонный Смольный Твердынею народа стал. О, ни к чему терзать укором Того, что требует меча! Дворец Кшесинской, точно форум, Взметен десницей Ильича.

Сказка

Пустила фея золотой клубок, За ним вослед ушло дитя долиной. Погожий день был ясен и глубок И разливался далью лебединой. Хворала мать уже давным-давно И не пускала дочь свою в дубравы, — Но вечером ушла она в окно, Чтоб отыскать целительные травы. Лесами шла, долинами брела, А если путь вдруг надвое делился, — То золотая нить ее вела Туда, где ток воды живой струился. Сказала фея: «Серебром звенит Единственный на свете ключ студеный, Пред ним на страже молодец стоит — Твой суженый, твой милый нареченный. Как ясный месяц, светел гордый лик, Лазоревые зори в ясном взоре. Из-под камней он выбил тот родник, Как искру высек… И стоит в дозоре». Дитя идет. Неровно нить ведет, Не раз навстречу — страсти да напасти: То змей шипит, то лютый зверь ревет, И вылетает дым из смрадной пасти. Так шла и шла… И на глазах росла, Превозмогая в сердце страх извечный, И в некий час ей фея подала Бесценный дар — булатный меч двусечный. И шла не день, не два, не год в бору, И красотой доспела, как пшеница, Когда вступила в вешнюю пору С мечом двуострым девица-девица! И ею зверь повергнут не один, И не одна рассечена гадюка, Где, между сосен, елок да осин, Прошла она — нежна и белорука. И час настал. Из чаши голубой Лился рассвет потоками рубина. Так повстречались у воды живой Октябрь и молодая Украина.

Сон — не сон

Ты вся была звенящей тетивой, Натянутой до края, до предела. Ты вся была рассветною зарей, Что над полями тихими горела. Рвался из песен вековечный плач — Минувших лет единая услада. И позади — так много неудач, А впереди — цветущий полдень сада… Днепр рокотал, светло валы подъяв, В лугах шептали шелковые травы Про Желты-Воды, славу среди слав, Про чуб и про сережку Святослава, Про серый камень с именем Сирка, Бессмертием и славой опаленным, Про день, когда рабочая рука Рвала впервые рабские законы, Про силу тех неистощимых сил, Что возводили светлые палаты, Про день, когда Шевченко возвестил Науку гнева, страсти и расплаты, Когда, как речка, рано по весне Влилась ты в новое большое море, Спалив на очистительном огне Неправду всю, бесчестие и горе, — Ты поднялась навстречу всем ветрам И на вопрос: «Мы будем иль не будем?» Мирам, планетам, братьям и врагам Ответила крылатым Днипробудом.